Из жизни кукол

Я точно помню, что все дома были кирпичные, а в небе полно чаек, потом я выпила спиртного, мне дали какие-то таблетки. После них мир стал как в тумане, а жизнь показалась терпимой.

“Терпимой?” – подумал Луве, откинулся на спинку стула и помассировал шею.

Так, хватит… На сегодня довольно. Точнее, уже на завтра.

Луве отпер чулан, зажег лампочку и достал с полки подушку и одеяло с логотипом клиники. Потом вытащил еще несколько одеял – матрасов или наматрасников здесь не предусмотрено.

Вернувшись к себе в кабинет, Луве отодвинул стул и стал раскладывать одеяла на полу. Одеяла были разных цветов и с разным рисунком; самое последнее, которое он расстелил перед собой, оказалось черным в розовых цветочках.

Тут Луве вспомнился рисунок из письма.

Вместо того чтобы закончить стелить постель, он вернулся к письму. Потом сел за компьютер и снова вошел в Фейсбук.

“Цветочек” – не такое уж оригинальное прозвище, и Луве принялся просматривать френдов Новы и Мерси в поисках человека по фамилии Блум[58], Блумберг или подобных, надо же с чего-то начать. Через десять минут Луве сдался.

Лучше оставлю это полиции, подумал он.

И вбил в окошко поиска псевдоним Мерси.

Блэки Лолесс.

Все ссылки вели на страницы хэви-метал-группы W. A. S. P. Луве помнил их по середине восьмидесятых, когда он сам был молодым. Они спровоцировали моральную панику в Швеции, которая тогда еще была чуть не до смешного непорочной. Или непрочной? Разница, в общем, не принципиальна.

Потом Луве вбил в окошко поиска “Нова Хорни

”. Ссылка нашлась всего одна. Ярко накрашенная Нова казалась старше, чем на самом деле. Она обозначила себя как фотомодель и актрису, место проживания – Голливуд, Калифорния.

У большинства ее френдов были шведские имена, почти все они были парнями.

Одного звали Ульф Блумстранд.

Тот самый Цветочек? Который отсасывает?

У них на ладонях раны

Росендальсвэген

Вера проснулась оттого, что замерзла.

С нижнего этажа доносился слабый звук, и она подумала – наверное, Кевин смотрит кино. Радиочасы показывали 02.22, и первой мыслью Веры было спуститься и спросить, как он себя чувствует, но она решила еще полежать, пока сон не поблекнет. Ей снился Себастьян.

Вера повернула голову и посмотрела на портрет, висящий над бюро. Отец Себастьяна – если верить Кевину, вылитый Джон Гудман – умер девятнадцать лет назад. Ах, если бы можно было вырезать из мозга воспоминания! Но картины отчетливо стояли перед глазами, вызванные к жизни кошмаром.

Траурная церемония закончилась, первое, самое острое горе утихло.

Себастьян пришел к ней домой, и она открыла. Лицо у него светилось белым под лампочкой на крыльце, и Вера позвала его в дом. Они пили вино, и Вера со все возрастающей тревогой смотрела, как меняется взгляд ее двадцатиоднолетнего сына.

Пролетели час, второй. Вера вышла на кухню за пивом.

Она не заметила, что Себастьян пошел за ней.

Не заметила, что он прихватил с собой каминную кочергу. Тяжелую штуку из ржавого железа.

Вера не отрываясь смотрела на потрет. Они с отцом Себастьяна были такими разными.

Он в шутку описывал себя как моряка-одиночку без компаса, а она была поездом, который идет по рельсам. “А Себастьян кто? – подумала Вера. – Батискаф?”

Опустился на дно и критическим образом сжался под давлением окружающей среды.

В левой руке она держала две бутылки пива, правой закрывала дверцу холодильника. Краем глаза она уловила какую-то тень, но удар по шее оказался таким внезапным, что она его почти не почувствовала. Она упала на колени, бутылки покатились по полу. Чтобы защититься, она инстинктивно подняла руку, и второй удар пришелся по запястью.

Потом Себастьян уронил кочергу. Кочерга с тяжелым звоном упала на пол, Себастьян сел на пол, привалился к шкафчику под раковиной и заплакал.