Из жизни снобов

Они могли бы заметить, что на руке у него были часы, и понять намек, но он вызывал у всех такое восхищение, словно им удалось поймать какую-то редкую птицу и никто не успокоится, пока ее не изучат вдоль и поперек. Даже если бы они догадались, что сейчас творится в душе Жозефины, они сочли бы ее эгоисткой, не желавшей поделиться со всеми предметом всеобщего интереса.

Прибытие Констанции, замужней сестры Жозефины, делу не помогло; Дайсер вновь стал жертвой феномена людского любопытства. Когда часы в холле пробили шесть, он бросил на Жозефину отчаянный взгляд. С запоздалым пониманием ситуации гости стали расходиться. Констанция увела Диллонов наверх, в другую гостиную, а юноши отправились по домам.

Тишина; слышны лишь удаляющиеся с лестницы наверх голоса, да удаляющийся скрип автомобильных шин по снегу на улице… Прежде чем было сказано первое слово, Жозефина вызвала горничную и приказала ей говорить, что ее нет дома, а затем закрыла дверь в холл. Подошла к дивану и села рядом с ним, стиснув пальцы и ожидая.

– Слава богу, – произнес он. – Я уж думал, что если они еще хоть на минуту задержатся…

– Ужасно, да?

Я пришел лишь из-за тебя. В тот вечер, когда ты уехала из Нью-Йорка, я на десять минут опоздал к поезду, потому что меня задержали во французском «Бюро пропаганды». Письма я писать не мастер. И с тех пор я думал лишь о том, как бы приехать сюда и увидеть тебя снова!

– Мне было очень грустно.

Но не сейчас; сейчас она думала лишь о том, что через мгновение окажется у него в объятиях, почувствует, как пуговицы его мундира больно вдавятся в ее тело, почувствует, как его портупея словно сожмет их обоих, сделав ее частью его самого. Не было никаких сомнений, никаких оговорок – он олицетворял собой все то, что она желала.

– Я здесь пробуду еще полгода, а может быть, год. Затем, если эта проклятая война не кончится, мне придется вернуться обратно. Наверное, у меня нет никакого права…

– Подожди, подожди! – воскликнула она. Ей хотелось продлить этот миг, чтобы лучше его прочувствовать, чтобы более полно ощутить свое счастье. – Подожди! – повторила она, положив свою руку ему на руку. Она живо ощущала каждый находившийся в комнате предмет; она чувствовала, как проходят секунды, унося с собой в будущее груз очарования. – Хорошо. А теперь скажи мне…

– Я люблю тебя, – прошептал он. Она была у него в объятиях, ее волосы касались его щеки. – Мы с тобой почти не знакомы, и тебе всего восемнадцать, но я знаю, что лучше никогда ничего не дожидаться и не откладывать.

Она откинула голову назад и теперь могла на него смотреть, а он поддерживал ее рукой. Ее шея, ровная и мягкая, грациозно изогнулась, и она прильнула к его плечу так, как умела только она, и ее губы с каждой минутой становились все ближе к его губам. «Сейчас!» – подумала она. Он издал еле слышный вздох и притянул ее лицо к своему.

Через минуту она отпрянула от него и выпрямилась.

– Милая моя… милая… милая… – произнес он.

Она взглянула на него; она посмотрела на него пристально. Он вновь нежно притянул ее к себе и поцеловал. Вновь выпрямившись, она встала и прошла в другой конец комнаты, взяла коробку с миндалем и забросила в рот несколько орешков. Затем вернулась и села рядом с ним, глядя прямо перед собой, а затем вдруг бросила на него взгляд.

– О чем ты задумалась, милая моя Жозефина?

Она ничего не ответила. Он взял ее руки в свои.

– Ну, тогда скажи, что ты чувствуешь?

Когда он вдыхал, до нее доносился слабый звук, который издавал кожаный ремень его портупеи от движения по плечу; она ощущала на себе его добрый, уверенный взгляд; она чувствовала, что его гордая душа живет славой, подобно тому, как другие довольствуются лишь безопасностью; в его сильном, мягком и убедительном голосе ей слышался звон шпор.

– Я совсем ничего не чувствую, – ответила она.

– Что ты хочешь сказать? – Он был ошеломлен.

– Ах, помоги же мне! – воскликнула она. – Помоги мне!

– Я не понимаю, о чем ты?

– Поцелуй меня еще.

Он поцеловал ее. На этот раз он не стал ее отпускать и посмотрел ей в глаза.

– Что ты хотела сказать? – спросил он. – Что не любишь меня?

– Я ничего не чувствую.

– Но ведь ты в меня влюбилась!

– Я не знаю.

Он отпустил ее. Она ушла на другой конец комнаты и села.

– Я не понимаю, – сказал он через минуту.

– Я считаю, что ты – совершенство, – сказала она, и ее губы дрогнули.

– Но у тебя не… у тебя не замирает сердце?

– Ах нет, еще как замирает! Я весь вечер волновалась.

– Тогда что же с тобой, милая?

– Я не знаю. Когда ты меня поцеловал, мне захотелось рассмеяться. – Ей было очень тяжело это сказать, но помогла ее отчаянная внутренняя честность. Она увидела, как изменился его взгляд, и заметила, что он чуть-чуть отодвинулся от нее. – Помоги мне! – повторила она.

– Помочь тебе? Как? Скажи что-то более определенное. Я тебя люблю; я думал, что, возможно, и ты меня любишь. Вот и все. Если я тебе не нравлюсь…

– Но ты мне нравишься! У тебя есть все – у тебя есть все, что я всегда хотела!

А ее внутренний голос продолжил: «Но у меня ведь все уже было!»

– Да ты просто меня не любишь!