Толпа расступилась, и герцог, до крови кусая губы от стыда — ведь ему пришлось прибегнуть к услугам простолюдина, — поднялся на крыльцо, ругая себя за то, что спустился с него. Человек, отдававший приказания, встал рядом с ним, обвел глазами толпу, дабы удостовериться, что она готова слушать, и сказал принцу:
— Теперь говорите, ваша светлость, вас слушают.
С этими словами он, словно верный пес, лег у ног герцога.
В это время из дворца Сен-Поль вышли несколько сеньоров и стали позади герцога, готовые в нужную минуту оказать ему поддержку. Герцог сделал знак рукой, человек в красном кафтане властно протянул: "Ш-ш-ш!", прозвучавшее как грозный рык, и герцог заговорил.
— Друзья мои, — сказал он, — вы просите у меня хлеба. Я не могу дать вам хлеба. Его едва хватает для королевского стола, королю и королеве. Вместо того, чтобы без толку бегать по улицам Парижа, вы лучше пошли бы да взяли приступом Маркуси и Монтери, где укрылись дофинцы[21]
, — в этих городах много припасов, вы прогоните оттуда врагов короля, которые сами сняли весь урожай, вплоть до самых ворот Сен-Жак, а вам мешают сделать то же.— Лучшего и желать не надо, — отвечала толпа, — только дайте нам вождей.
— Мессир де Коэн, мессир де Рюп, — сказал, полуобернувшись, герцог, обращаясь к рыцарям, стоявшим позади, — вы хотите иметь армию? Я даю вам ее.
— Да, ваша светлость, — ответили те, выступая вперед.
— Друзья мои, — продолжал герцог, обращаясь к толпе, — вы хотите, чтобы вашими вождями были эти славные рыцари? Вот они, берите.
— Они ли, кто другой — лишь бы шли впереди.
— Тогда, господа, на коней, — приказал герцог. — Да поживее, — прибавил он вполголоса.
Герцог уже собирался войти в дом, но тут человек, лежавший у его ног, поднялся и протянул ему руку; герцог пожал ее, так же как пожимал и другие протянутые к нему руки: ведь он был обязан этому человеку.
— Как тебя зовут? — спросил он.
— Каплют, — отвечал мужчина, свободной рукой снимая красную шапку.
— Какого ты звания? — продолжал герцог.
— Я палач города Парижа.
Герцог смертельно побледнел и, отдернув руку, словно от раскаленного железа, отступил назад. Перед лицом всего Парижа Жан Бургундский сам выбрал это крыльцо постаментом сговора — сговора самого могущественного принца христианского мира с палачом.
— Палач, — глухим, дрожащим голосом произнес герцог, — отправляйся в Шатле, там для тебя найдется работа.
Мэтр Каплют по привычке беспрекословно повиновался приказу.
— Благодарю, ваша светлость, — сказал он. Затем, спустившись с крыльца, громко прибавил: — Герцог — благородный принц, он не впал в гордыню, он любит свой бедный народ.
— Де Л’Иль-Адан, — сказал герцог, протягивая руку в направлении удалявшегося Каплюша, — следуйте за этим человеком: или я лишусь руки, или он — головы.
В тот же день де Коэн, де Рюп и Голтье Райяр с пушками и орудиями для осады вышли из Парижа. Без всяких усилий они увели с собой десять тысяч человек — самых смелых из взбунтовавшегося простонародья. Ворота Парижа закрылись за ними, и вечером все улицы были перегорожены цепями. Представители корпораций вместе со стрелками несли ночной дозор, и впервые за последние два месяца ночь прошла спокойно: никто не призывал ни убивать, ни жечь.
А Каплют тем временем направился к Шатле, мечтая о расправе, которую он учинит завтра, и о чести, которую ему, как всегда, окажет двор, если будет присутствовать при казни; от такого поручения, оттого, что руку ему пожала столь высокая особа, гордость распирала его. Каплют надулся от важности, он был доволен собой, он шел, рассекая воздух правой рукой, словно репетируя сцену, в коей завтра ему предстоит сыграть столь значительную роль.
Так он дошел до дверей Шатле и стукнул в них один раз; быстрота, с какой привратник открыл двери, свидетельствовала о том, что стучавший пользуется особой привилегией, а именно — не ждать, и что привратник знает об этом.
Семья тюремщика ужинала; он предложил Каплюшу отужинать вместе с ними, и тог согласился с видом благодушной снисходительности: еще бы, ведь ему пожимал руку первый вассал французской короны! Поэтому он поставил у дверей свой огромный меч и сел на почетное место.
— Мэтр Ришар, — спустя минуту заговорил Каплюш, — кого из самых важных сеньоров вы содержите в вашем заведении?
— Ей-Богу, мессир, — отвечал Ришар, — я тут совсем недавно, моего предшественника и его жену убили бургундцы, когда брали Шатле. Я хорошо знаю вкус похлебки, которой я кормлю пленников, но тех, кто ее ест, я не знаю.
— А много ли их?
— Сто двадцать.
— Ну что ж, мэтр Ришар, завтра их будет сто девятнадцать.
— Как так? Уж не взбунтовалось ли опять население? — живо спросил тюремщик, испугавшись, что его постигнет участь предшественника. — Если б я знал, кого надо выдать, я приготовил бы его заранее.
— Нет-нет, — остановил тюремщика Каплюш, — вы не поняли меня: население сейчас топает к Маркуси и Монтери, так что к Шатле оно повернулось спиной. Речь не о бунте, а об исполнении приговора.
— А вы наверняка это знаете?
— Это вы меня спрашиваете?! — смеясь, воскликнул Каплюш.