Изба и хоромы

Бывший крепостной С. Д. Пурлевский оставил более подробные сведения об этом случае. «Один старый вельможа с ватагой дармоедов переселился на жительство в свою усадьбу и завел псовую охоту. Раз крестьянский мальчик (у него там было три тысячи душ) зашиб по глупости камешком ногу борзой собаки из барской своры. Барин, как увидел, что его Налет хромает, разгневался: спрос «кто изувечил собаку?».

Псари должны были указать. Привели мальчика, тот сознался.

Велено наутро быть готовым в полном составе. Выехали в поле, около лесу остановились, гончих пустили, борзых держат на сворах. Тут привезли мальчика. Приказано раздеть и бежать ему нагому по полю, а вслед за ним со всех свор пустили вдогонку собак: значит, травить его.

Только борзые добегут до мальчика, понюхают и не трогают… Подоспела мать, леском обежала и ухватила свое детище в охапку. Ее оттащили в деревню и опять пустили собак. Мать помешалась, на третий день умерла.

Говорили, что об этом узнал император Александр Павлович и повелел судить барина; но тот, сведав, что дело дошло до государя, сам наложил на себя руки» (83; 138).

Хорошо бы, чтобы поклонники, а паче того поклонницы высокой дворянской культуры прочли это: борзые оказались гуманнее благородного дворянина.

Наказывали ли помещиков за превышение власти? Да. Иногда. Все зависело и от степени этого превышения, и от того, насколько случаи были часты. А еще зависело от предводителя дворянства, от губернского жандармского офицера, в обязанности которого прямо входило недопущение такого превышения власти, наконец, от губернатора, который был ведь заинтересован в порядке в его губернии. Нужно было только, чтобы дело дошло до «вышних» властей: крестьянам было запрещено жаловаться на своих господ, и зачастую эти жалобы, признанные «неосновательными», оборачивались против жалобщиков. Но, если администраторы оказывались на высоте своего положения, дело могло дойти до Сената и даже самого императора. Тут уж не избежать было и определенного решения. Например, предводителю дворянства, а то и губернатору предписывалось провести с виновником увещевательную беседу. Нередким наказанием было удаление из усадьбы и наложение опеки на имение: администрацией назначался управляющий, и доход от имения выдавался проживающему где-нибудь в городе помещику. Известны и (редкие) случаи сурового наказания: лишения дворянства и отдачи в солдаты или ссылки в Сибирь. Но чаще суровые наказания следовали от самих крепостных: то кучер, сговорившись с лакеем, где-либо в дороге зарежут барина, то сенные девушки задушат помещицу подушками.

Крестьянин все же даже в барщинном имении, управляемом самим помещиком, не находился постоянно у барина на глазах: у него был и свой дом, и семья, и хозяйство, он определенное время вообще работал на своей пашне и мог считать себя почти вольным человеком. Иным было положение дворовых специалистов, но и оно было сносным: их также нередко ценили и опять-таки, занятые делом, они не маячили постоянно на глазах у господ.

И совсем иное дело – комнатная прислуга. Вот на них-то и обрушивались и барские капризы, и срывалось дурное настроение, и вымещалась злоба. На них-то и сыпались ругательства, щипки, толчки и зуботычины, они-то и посещали чаще всего конюшню или псарню, где такие же крепостные и озлобленные конюхи или псари вкладывали им розог от души, сколько скажут или сколько придется. Генерала Л. Д. Измайлова постоянно сопровождали вооруженные нагайками молодые, сильные и бойкие доморощенные казаки, специальной обязанностью которых было чинить расправу; «И всем этим исполнителям наказаний: казакам, камердинерам, конюхам – крепко доставалось, если они, как казалось иногда Измайлову, не больно секли провинившихся. Характеристически выразился в своем показании один из несчастных казаков… что, дескать, у него… «почти в том только время проходило, что он или других сек или его самого секли» (95; 369). Из домашней прислуги от этих проявлений барской власти до известной степени своим мастерством был огражден только повар, которого покупали за большие деньги или специально посылали куда-либо учиться и который по злобе мог подвести господ, испортив званый обед, или даже отравить. Поварам до известного предела прощали и дерзости, и пьянство.