Изба и хоромы

«Помню, что у нас была толстая, старая гувернантка Ольга Алексеевна Садоротова, которую мы все ненавидели – она нас всех била, секла, ставила на колени на сухой горох. Помню, как однажды она меня высекла линейкой за то, что я нечаянно уронила башню из кирпичиков… Нас совсем не баловали, и я не помню, чтобы папа кого-либо приласкал. Я помню, что мы его боялись, хотя он никогда нас не наказывал – каждый вечер перед тем, чтобы идти спать, мы: Таня, Саша и я, подходя к двери кабинета, крестились, не решаясь войти к нему, поцеловать ему руку, когда он нас крестил перед сном. Утром так же, как и после завтрака и обеда, мы целовали ему руку. Нас воспитывали гувернантки и постоянно пугали тем, что пожалуются папа. Я говорю, нас не баловали, мы никогда не получали хлеб с маслом, только папа получал хлеб с маслом, и, вероятно, прислуга, которая имела все возможности нас обкрадывать, не лишала себя этой роскоши. Меня часто упрекали братья и сестры, что я вас слишком балую, слишком спускаю вам разные выходки – но я всегда на это говорила и могу сказать это и сейчас – я всегда чувствовала это отсутствие ласки – свое грустное детство и потому старалась вас, моих детей, окружать лаской и любовью, чтобы у вас не осталось грустного воспоминания холодности… Нас наказывали гувернантки, и каких наказаний только не было, – в особенности когда, после смерти мама, папа был вдовцом. Когда он женился на княжне Ливен, поступили новые гувернантки, хотя нас и строго наказывали, оставляли часто без обеда или запирали на целый день в какую-нибудь комнату, но побоев и стояния на коленях на горохе больше, как кажется, не было…

…Брат Саша от последствия менингита был ненормальным. Но тогда его не лечили, а жестоко наказывали за его дурные привычки – часами он стоял на коленях до крови на мешке с сухим горохом» (52; 257, 259).

Как в крестьянской среде даже взрослые дети были в полном подчинении родителей, в том числе подвергаясь побоям, так это нередко было и среди дворянства, и не только в провинции. Е. П. Янькова поведала забавную историю, как мать с помощью ее лакеев собственноручно выпорола взрослого сына-офицера, начавшего погуливать и поигрывать в карты: «– Что это, матушка, ты за вздор мне говоришь, статочное ли это дело? Ему под двадцать лет, да еще вдобавок он и офицер; как же могут мои люди его сечь? За это их под суд возьмут.

– Да я им сечь и не дозволю, они только держи, а высеку я сама.

– Милая моя, он офицер, как же это возможно?

– Он мой сын, Елизавета Петровна, и как мать я вольна его наказать, как хочу, кто же отнял у меня это право? Как я ни уговаривала ее, она поставила на своем, выпросила у меня моих людей Фоку и Федора.

Они пошли к ней на другой день поутру. Сын ее был еще в постели, она вошла к нему в комнату с моими лакеями, заставила их сына держать, а сама выпорола его, говорят, так, что он весь день от стыда и боли пролежал не вставая» (9; 259). Случай анекдотичный, но… не исключительный: сообщения о такого рода наказаниях взрослых людей, даже офицеров (а ведь по закону битый офицер – не офицер: он был обязан выйти в отставку) изредка попадаются в мемуарах. Анекдот? Отнюдь нет. О случаях порки взрослых сыновей, уже имевших офицерский чин, изредка говорят и другие мемуаристы. Широко известен случай, когда генерал-фельдмаршал М. Ф. Каменский публично избил арапником (по другим рассказам – палками) своего сына-офицера С. М. Каменского за то, что тот не явился в срок по служебному делу; естественно, постороннего офицера он не посмел бы тронуть, так как это было бы уголовное преступление. Другой мемуарист рассказывает, как отец наказал розгами своего сына-офицера, приехавшего в имение в отпуск: тот, несмотря на неоднократные замечания, слишком быстро гонял лошадей, разъезжая по гостям. Стогов рассказывает, как отреа гировал его дедушка на сообщение о том, что отец мемуариста часто сечет его: «У дедушки от зала была отгорожена узенькая его спальня. Дедушка гневно сказал: «Иван, поди-ка сюда». Двери на крючок. Я с бабушкой был в зале и слышал, как дедушка сердито говорил: «Да ты с ума сошел! Ты дурак!». Что еще было, не помню; потом ясно были слышны удары; я видел эту плеть из толстого ремня, сколько ударов получил отец, я не знаю, но слышал, как он просил прощения» (98; 41). Впрочем, в отсутствие отца, как это было и у крестьян, его власть переходила к старшему брату.

«Раз отец при родных, обратясь к дяде, сказал:

– А помнишь, Федор, как мы с братом Михаилом отпороли тебя в Одессе?

– Еще бы не помнить!

Все три брата были офицерами; Федор повадился играть в карты и знаться с худыми людьми, братья и высекли его; с тех пор дядя не брал карт в руки» (98; 54). Впрочем, все это – дела давно минувших лет: конец XVIII или начало XIX в.