Избегнув чар Сократа

Над зеленой, едва заметной тропинкой нависали орехи. Они назревали гроздьями и свешивались сверху, еще мягкие, с ватной сердцевинкой. Астра сворачивала в поле, скользила по соломенной дорожке, лаская руками колосья, высокие пушистые цветы и травы.

«Слово, Истина… как затерли мы эти понятия! Если Слово — глыба, слившаяся в усилии осознания, то фраза? Что в ней „творится“? Тогда словесность — вообще, геологическое движение духа. Как мне-то сладить? Мне-то, мне-то как быть?»

В-нс не отпускал ее. И она трудилась, изнемогала, отчаивалась. Одна, сама. И уже промелькивала свежая независимость. «Камо грядеши, воля моя?» И уже легчало, легчало. «По колено, по щиколотку…» — смеялась сама себе, словно переплывая море В-нса и выходя… на свой берег. К себе, узнаваемой и неизвестной, с новой расцветающей радостью.

Вот, есть! Мгновение истины — вот к чему не прикасается Эрос. И что освобождает «одним махом». Похоже, что теперь будет светить тот полет. Неважно, «из какого сора» эта весть, главное, что она вновь и вновь приходит во сне. Не потому ли, что миры завернуты друг в друга и снятся друг другу?

Тропинки водили вокруг деревни, увлекали в лес, разбегались по ельнику. Не раз она плутала в лесу, едва выходила. И вспоминала местные страшилки, как некто заблудился и вышел аж под Чесменой! Компас, старый друг, помогал ей. А разве в общении с В-сом, неведомой космической Сущностью, излишня техника безопасности? Разве можно лететь на его огонь безрассудно и безоглядно? Сугубая осторожность, подготовка. И лишь время спустя возможно лицезреть и внимать В-нсу. В-нсу, человеку тысяч нравственных испытаний.

Какой виток? Одиннадцатый с лишним.

Она выходила к Нерли, купалась, лежала в траве. Шла домой, думая о литературе. О В-нсе и литературе. Что литература — это сноп света из озаренных краев, а не сплетни здешних, что заревой край уже виден.

— Это новое, — Астра брела по траве. — Как и то, что неустанно, неутомимо, путаясь в несовершенствах, мы торим и торим, один с того места, где закончил другой, вместе созидаем лицо Высшего Состояния, приближаем мгновение, когда во всечеловечестве зазвучит хор всеосознания.

Так. Что-то, что-то… снова «полет». В этом истоптанном мире, знакомом, как собственная квартира, неужели это возможно? Поле возможностей. Сам-то В-нс летает.

Выйдя из леса с корзиночкой грибов, она увидела возле их дома машину Кира. Они держали связь по мобильному, но сегодня она не взяла телефон. Она подходила со стороны колодца, а он как раз вышел за водой. Глаза их встретились. Что-то началось, движение, струение из глаз в глаза. Она отвела взгляд, вновь посмотрела — лучи, переливы, дальний высокий звук.

Кир быстро соображал. Что это? Никогда, ни с кем, он и не предполагал, что такое возможно! «Подойди» — сделал обрадованный знак, держа в руках коромысло и сразу четыре ведра. Он умел так носить, к одобрению деревенских. Качнув головой, она осталась на месте со своей корзинкой, даже оперлась рукой о серую жердину соседнего забора. Он поставил ведра и побежал к ней. Лучи, лучи, лучистое пространство.

Стройный, мощный, в коротких шортах, заломившихся от долгого сидения за рулем, он встал перед женою.

— Что происходит?

— Не знаю.

Уже не звук, а высокий хор голосов звучал над ними. Он помолчал, вслушиваясь. Положил руки на ее плечи, не стал обнимать на людях.

— Ты вернулась. Единственная моя.

— Мяу, — Краська скучал на подоконнике. — Где моя Тася? Мяу!

— Не плачь, — улыбалась Марина. — Приедет наша Тася. Отдохнет в лесу немножко и вернется.

Тянулось, тянулось лето. Щебетали на ветках воробьи, лохматая собака бежала по дороге. Без Таси все это неинтересно. Где моя Тася? Мяу, мяу.

И вдруг… что-то знакомое. Шаги. Тася! Загорелая, веселая, с узелком в руках.

— Красенька! — это ее голос! — как вырос! Краська! Смотри, кого я тебе привезла, какого товарища.

Тася развязала узелок и… Краська отпрыгнул как мячик. Спина его выгнулась, шерсть встала дыбом.

— У-у-у! — противный вой огласил дом.

Никто и не подозревал, что у него такой голос!

Еще бы! Из корзины показалось существо немыслимого вида. Вместо шерсти на нем торчали сплошные иголки! И Тася любила этот колючий шар! В гневе Краська ударил его лапой, и тут все колючки вонзились в нее. Он взвыл еще пуще!

Тасина мама покачала головой.

— Напрасно ты привезла ежика, дочка. Не уживутся они. Помогай тем, кто в этом нуждается, а других не трогай. Чужая жизнь — не игрушка. Так-то.

Но Тася не согласилась. Ей нравился ежик. Его имя Филька, и пусть он живет здесь.

— Стыдись, Краська, стыдись. Всем места хватит.

— У-у! О-о! — завывал кот. — Не пущу-у! Никого-о!

А ежик… никто не знал, о чем думал он. В темный уголок, под коврик и нет его. Зато уж по ночам гулял по всей квартире.

— Цоп-цоп-цоп, — слышались его шажки, — цоп-цоп-цоп.

Попробуй тронь! И Краська уступил.

— Мне безразличен ваш ежик, — показывал весь его вид. — Если он вам нравится, пожалуйста.

А сам обдумывал план.