Избранник вечности

Во время пребывания Александра в Коринфе в его резиденцию заспешили разного рода известные и неизвестные личности – философы, актёры и ваятели, художники, архитекторы и драматурги – все, кто желал погреться в лучах славы нового гегемона Греции, готовые свидетельствовать «радость, почтение и покорность». Многие из них не задерживались, исчезали, чтобы появиться во дворцах других правителей; а иные, счастливые царским вниманием, щедростью и заботой, оставались до тех пор, пока общение с ними не становилось ему или обеим сторонам в тягость. Более всех при царском дворе привечали историков и философов; Клитарху* и Аристобулу* предложили сопровождать Александра в предстоящем походе. А философа Онесикрита из Астипалей царь нанял для записей важных царских дел после его заявления:

– Александр, я готов записывать твои героические подвиги, чтобы остановить время для потомков. Я не оставлю историю без твоего славного имени!

С этого дня Онесикрит стал одним из близких к царю советников. Особенно после того, как сообщил о Диогене, не так давно поселившемся в окрестностях Коринфа. Александр слышал о выдающемся чудаке ещё от Аристотеля; многое из сведений о нём казалось небылицами. Знаменитый философ сбежал в Коринф из Афин, где он «не нашёл Человека». Появилась возможность поговорить с мудрецом. Диогену сообщили о его желании встретиться, но философ не появлялся. Напрасно потратив три дня на ожидание, перед самым отбытием из Коринфа царь в сопровождении Гефестиона, Птолемея и десятка гвардейцев направился за город.

Пройдя за воротами вдоль берега моря, они обнаружили возлежавшего на песке пожилого и небрежно одетого человека. С безмятежным выражением лица он грел тщедушное тело в лучах низкого осеннего солнца. При виде незнакомцев не изменил положения, продолжая наслаждаться собственным состоянием души и тела…

Александр, готовый к любой выходке чудака, удивился, что этот человек при его появлении проявил презрительное равнодушие. К нему, самому могущественному человеку во всей Греции! Справившись с эмоциями, соскочил с коня, подошел к старику.

– Ты видишь перед собой Александра. Слышал обо мне?

– А ты видишь Диогена. Слышал обо мне? – прозвучал ответ.

Становилось понятным, что философ не желает проявлять к гостю ни беспокойства, ни уважения.

– Я Александр, царь Македонский. Ты не боишься меня?

– А разве есть причина тебя бояться? Неужели ты – Зло?

Александр в растерянности повернулся к свите, призывая стать свидетелями непредсказуемого разговора.

– Нет, я – Добро.

– Тогда зачем мне бояться Добра? – произнёс Диоген с полным безразличием. И добавил: – Киникам* незачем кого-то бояться.

Александр ухватился за любезно подброшенную тему:

– Почему тебя называют «киником»?

Искоса бросив на собеседника изучающий взгляд, философ усмехнулся краем губ.

– Платон виноват. Его насмешка. Назвал меня «кусачим Диогеном» за то, что нападал в спорах. Люблю причинять муки завистникам такого рода укусами. Но укусы неболезненные, они для настроения. Опаснее всего кусаются осведомители и льстецы.

Воспоминания о спорах с Платоном, видимо, взбодрили старика. Он повернулся, лёг спиной на песок и вдруг с озорным любопытством посмотрел на Александра, снизу вверх.

– Да, я кусачий. Кусаю, как пёс, как уличная собака. А киниками греки называют бродячих философов вроде меня; тех, кому ничего от них не нужно. Лишь бы не приставали с дурными вопросами.

Александр смутился. Выручил Диоген, продолжил свою мысль; видимо, ему нравилось такое сравнение:

– Ведь по-гречески «собака» – «кинес»; вот и прилипло ко мне прозвище. А я не обижаюсь. Понимаю, что живу, подобно псу – неприхотливо, дома своего не имею, питаюсь тем, что найду. Но спроси меня, доволен ли я такой жизнью, отвечу – доволен, да так, что на другую менять не хочу.

– Но зачем ты живёшь не в доме, а на улице? Не лучше ли быть тебе в тепле, в заботах родных и близких людей?

– Если бы я жил дома, как все люди, за глухими стенами из камня, люди бы меня не замечали, а я – людей. На улице я вижу плохих людей, их много. Они больны головой, их надо лечить любомудрием, иначе – философией; только она излечивает от всех недугов.

– Соглашусь с тобой. Но если ты пёс, то какой породы?

– Я вижу в тебе хорошего философа, если задаёшь подобный вопрос. Не зря молва говорит, что твой наставник Аристотель – лучший преподаватель Академии Платона. Знаю, знаю, как Платон жаловался, что Аристотель часто не соглашался с ним в спорах, брыкал его, как сосунок-жеребенок свою мать.

Сухие глаза Диогена неожиданно заблестели.

– Что же касается моей породы, когда голоден, я мальтийский пёс, а значит, злой, кидаюсь на всех. А когда сыт, я собака молосских* кровей.

Диоген коротко хохотнул:

– Многие её хвалят, а на охоту взять не решаются. Хлопот не оберёшься! Кто хочет общаться со мной, боится неприятностей. Тем живу: кто бросит кусок – тому виляю хвостом, кто не бросит – того облаиваю, а злого человека – и покусаю.