— Да разве могу я, девушки? Княгиня Агата не возьмет. Не сумела я от молодой княгини смерть отвести. Хотела я из комнаты своей кое-что забрать. Скажите, куда скарб-то мой княгиня велела отнести?
— Пожгли, — опустили голову девки. — Решили, вдруг, раз ты исчезла, на нем проклятье лежит, как на Землицыном знаке, что князя утянул. Вот и пожгли.
— Так уж ничего и не припрятали? — улыбнулась Агнешка. Она двинулась вдоль коридора, девушки шли рядом, не отпуская одна — правой, другая — левой ее руки. В свете факелов в переходах женского крыла заглядывали в глаза. Агнешке хотелось сжаться, сделаться невидимкой, словно из любого угла могла выйти прямая и гневная княгиня и велеть выпороть или бросить в темницу. Агнешка нащупала в потайном кармане костяной ножичек, который прихватила с собой по настоянию мануса Славки, да только с ножичком попалось под пальцы что-то еще, нежданное. Колечко из волос, памятка о той Агнешке, что еще смерти не пробовала, о любви да счастье мечтала. Сумел-таки подкинуть ей словник проклятую прядку…
— Да что и припрятали, сами все отдали, — бормотали девки. — Шутка ли, никого не осталось. Где небова сила поселилась, там уж не остановится. Великан закрайский пропал, но, сказывали, ускакал незадолго до гибели князя. Книжник Конрад исчез, старик-словник, что ко князю приближенный был… В дружине думают, что княгиня всех извела, как старика-сказителя. Никого не осталось, кого князь другом называл. И призраки по всему терему бродят.
— Вот и меня пусть считают призраком, — попросила Агнешка. — Кто знает, что княгиня решит? Не она меня нанимала, князь Владислав на гербовую службу брал, и я к ней явиться не обязана. Уж пусть в мертвые пишет.
Они простились на крыльце.
— Князя берегите, — сказала на прощание Агнешка, жалея младенца Мирослава. Тяжелая ноша упала на его плечи в первые же часы жизни.
— А если захворает? — спросила одна из служанок. — Или кто из нас? Как тебя искать-то, Ханна?
Глава 77
«Если ты не поможешь, быть беде. Землицей молю, приходи. Пусть знают, что не даст Якуб Бяломястовский в обиду свою мать и малолетнего племянника. Якубек, сынок, сейчас сама я словно только из младенческих пелен. Дружина Владова с охотою присягнула Мирославу, да только меня княгиней своей признавать не желает. Посулами не возьмешь, милостями они и при Владиславе были сыты. Грозить стану — взбунтуются. Мирослав сейчас что чаша драгоценная: у кого в руках, тот и черпает ею из реки судеб власть и богатство. Никого, кроме нас с тобою, родных у него нет. Кровь, Якубек, как Землица свята, приезжай, в память об Эленьке помоги ее сыну. Приводи дружину, сколько сумеешь. Слышала, в Бялом болели зимою крепко, магов ты потерял — не жалей золота, нанимай, приводи. Все плачу из Чернской казны. Только помоги».
Тадеуш отложил письмо. Скулы и челюсти свело злостью, будто судорогой. Вспомнилось лицо княгини при последней их встрече.
Лживая, двуличная баба, тварь продажная. Эльжбету не уберегла. Своими руками отдала Чернцу, а теперь для отродья его проклятого из кожи вон выпрыгивает. Помощи просит. Влезла на престол Чернский, и, знать, понравилось властвовать, да только жила тонка, перервет, переломит Черна хребет, разжует и не почувствует.
Черная боль, дикая волчья тоска клокотали в сердце Тадеуша. Мысль об Эльжбете, о его неизбывной вине перед нею сжигала нугро, тлела, опаляя огнем живот и голову. Хотелось ему видеть проклятый удел пустым и бесплодным, виновных — прибитыми на знаменитой по всем Срединным землям Страстной стене, а род Владиславов — усеченным под корень, изведенным начисто.
Для сына Эльжбетиного просила княгиня помощи, да только от него, а не от Чернского Владислава должна была бяломястовна рожать детей. Была бы жива и счастлива. Жизнь Тадеуш положил бы, чтоб была. А тот, за кого нынче просит Агата Бяломястовская, не сын Эльжбетин, а насилия над ней выблядок, дитя отцовской воли, мужней магии да материнского предательства.
Тадеуш сжал кулаки, в который раз за вечер крикнул девке, чтоб позвала к нему Илария да проверила, не приехал ли гонец от Войцеха из Дальней Гати.