Избранное

Между тем даже дети, которых уже не выставляли из комнаты во время разговоров взрослых, болтали в школе, что у отца Душана и барышни Владиславы роман. Некоторые пускались в споры: может ли поп жениться? Стева, сын протоиерея, заявил: его отец утверждает, что поп не может жениться и будто бы отец собирается поговорить с отцом Душаном, так как он над ним старший, как, к примеру, господин директор над нашим учителем.

Из сада Миты мы больше не видели отца Душана и Владиславу. Пошел снег, наступили холода. В шахматы, наверное, играли в комнатах. Жители верхнего города рассказывали, что их можно встретить около пяти часов, лишь только опускались сумерки, возле католического кладбища, где они обычно гуляют. В городе Владислава показывалась редко, хотя выглядела веселее обычного.

Однажды она зашла к нам за образчиком для вышивания, много смеялась, рассказывала о театре. Заметила и меня, подозвала и спросила, строгий ли ее отец и бьет ли учеников. А услышав, что ее отец никогда никого пальцем не тронул, засмеялась. Прощаясь, она без умолку говорила — никто не мог слова вставить, — смеялась, шутила, весело пожимала всем руки. Мать, проводив ее за ворота, посмотрела ей вслед, пожала плечами и вздохнула.

На митров день к нам примчался Мита и отозвал меня в сторонку. Он еле перевел дух и затараторил так, что я едва его понимал.

— Учитель избил Владиславу!

— Что?!

— Избил! Я лепил снежки — снег шел мокрыми хлопьями, — вдруг слышу чей-то плач и крики: «Йован, ради бога, Йован, убей лучше меня, Йован!» Я полетел в сад, и знаешь, что я увидел? Учитель, взлохмаченный, без очков, без пальто, тащит за волосы Владиславу, потом, бросил ее на землю и давай хлестать ремнем по чему попало, да еще пряжкой! Пинает ногами и шепотом приговаривает: «Вон из моего дома, вон!» Мать то на колени бросится перед ним, то поднимется, но тут же поскользнется и снова упадет, но он отталкивает ее и опять топчет ногами дочь, волочит за косу к воротам. Владислава белая, глаза закрыты, точно у мертвой, и ни звука. Под глазом кровь, блузка на груди разорвана, юбка в грязи. Около ограды столпился народ, но учителю ни до кого нет дела — знай колошматит дочь. Наконец отворил ворота и вытолкнул ее в толпу. Одна из женщин подхватила девушку и начала ругать учителя, а он захлопнул ворота, на мгновение застыл, обхватив голову руками, и медленно пошел в дом. В голос рыдающая госпожа осталась лежать на снегу.

Вечером в городе только и было разговоров, что о Владиславе и отце Душане. Меня лихорадило, и я долго не мог заснуть. Выл ветер, всю ночь в окно билась ветка дикой яблони, пугая меня своим стуком и стоном, словно и ей было холодно в глухую, темную осеннюю ночь, словно и она, одинокая, всеми покинутая, умоляла пустить ее в дом, в тепло. Как только я закрывал глаза, пускались в пляс большие и ровные кровавые круги; они стремились увлечь меня в свой безумный круговорот и тоже выбросить во тьму. В ужасе я вздрагивал.

— Мама, кто это плачет?

— Никто не плачет, сынок! Спи!

— Мама, а Владиславе сейчас холодно?

— Нет, сынок! Свет не без добрых людей!

— Мама, а отец Душан плохой человек?..

— Перекрестись, сынок, и спи!

— Мама, а почему учитель нас никогда не трогал, а родную дочь чуть не убил?.. Мама, а почему учитель не избил отца Душана, раз он виноват? Отец Душан сильнее господина учителя?

— Спи, сынок! — раздавался в темноте голос матери, в котором словно слышались слезы, и я чувствовал на лбу ее руку. Судорожно схватив эту руку, я целовал ее и клал под голову.

Рано утром пришла тетушка Мария, которая имеет обыкновение говорить не умолкая, то и дело вытирая краешки рта платочком. Конфузясь и всплескивая руками, она пространно рассказала, с каким трудом ей удалось сплавить от себя «эту». Отказать ей в ночлеге она не могла, но ссориться из-за нее с людьми она тоже не желает. Пришел отец Душан, сыпал угрозами, она еле уговорила его не врываться в учительский дом среди ночи. Сейчас они вместе уехали в село, так как отец заявил, что дочь для него мертва. Что будет, один бог знает, но только она, тетка Мария, может прямо сказать: давно ей это дело казалось сомнительным! Вот так всегда кончают святоши и умницы!

Школа походила на улей перед тем, как вылететь пчелам. Класс ходил ходуном. Один из ребят выглянул в коридор и вспрыгнул на стол с воплем:

— Чича!

Мы бросились по своим местам, лишь Пера подбирал разбросанные по полу страницы из учебника арифметики. Господин учитель вошел в класс. Он выглядел худее и бледнее обычного, а стекла очков казались еще чернее. Стоя, он ожидал, пока Пера соберет страницы.

— Другой раз будь внимательнее и готовь учебники до звонка, — сказал он глухим голосом и сел.

Мы продолжали стоять. Он не спеша выбирал из связки ключ от стола и только, когда кое-кто из ребят начал покашливать и перешептываться, поднял голову, и лицо его как будто порозовело.

— Царю небесный…

Закончив молитву, мы сели, учитель принялся судорожно листать учебники, не останавливаясь ни на одной странице. Мита под партой наступил мне на ногу.

— Спятил!