Избранное

А получилось вот как. Сигай неподалеку от острова Верхотурова в скалах нашел треску. По обыкновению крикнул по рации, весь флот ринулся к острову. Ее оказалось там тьма, целое поле, но участок небольшой, и начался «вихрь сабель» — не поймешь, кто каким курсом мечет, куда тянет, абсолютно не разберешь, где чей буй. В этой рубке я накинул свой ваер на клячовку невода МРС-1525-го, нечаянно, разумеется. Капитан 25-го, видя, что я иду в опасный замет, крикнул мне по рации:

— Остановись, пересыпешь мой невод.

— Поздно, уже выходит, — ответил я.

— Если не нормально — рублю.

Получилось «не нормально», и команда 25-го обрубила наш ваер. Стали выбирать за один ваер, чтобы хоть невод спасти, но рыбы, видимо, попалось столько, что ваер не выдержал, оборвался — мы остались без невода и без ваеров, то есть и не работоспособны.

Со стороны 25-го жест этот равносилен пиратскому, подобное, кажется, впервые случилось, — бывало, что и по три невода сцепливались, и все кончалось распутыванием, растаскиванием, а тут… 25-й, конечно, не предполагал, что все кончится потерей всего… впрочем, он предупреждал.

Я не стал кричать об этом в эфир, не доложил ни начальнику экспедиции, ни в колхоз. Не то чтобы я пожалел команду и капитана 25-го или думал о предупреждении — «если не нормально, рублю», — я все оставил на их совесть. Да и юридических доказательств у меня не было, они в любое время могли отказаться. И моя команда обиделась на меня, особенно Дед, он перестал со мной разговаривать.

Когда пошли в колхоз за новым неводом и ваерами, парни пошли в правление и рассказали обо всем. Председатель вызвал меня, я сказал, что ваер обрублен. Но доказательств нет, 25-й может сказать, что ничего не видел, ничего не знает, и ничем не докажешь. Председатель отозвал с моря 25-й.

И вот мы, две команды, на правлении колхоза, они расселись вдоль одной стены, мы вдоль другой. Команда 25-го в один голос кричит, что нас вообще не видели, все дело случилось уже ночью, мои машут концом ваера, где видны следы топора. Председатель все понимал и спросил капитана 25-го прямо: рубил или не рубил он чужой ваер? Капитан 25-го сказал: не рубил, — моя команда чуть не кинулась на него с кулаками. Тогда председатель спросил меня. Я сказал, что если 25-й не рубил, то, значит, ваер зацепился за острую скалу. Я думал, меня растерзает моя команда. А мне страшно хотелось спать, последние двое суток я не спал.

Все убытки, а они очень большие, легли на меня и на моих парней.

Что я простил команду 25-го, даже не стал по эфиру их позорить, а наказал самого себя и свою команду, что пошел против своей собственной команды, — явилось самым главным в моей моральной катастрофе. Когда получили новый невод и новые ваера, половина команды не пришла на борт — и какие только причины не нашлись? — к назначенному часу, я просрочил полную воду и задержался на базе еще на сутки впустую.

Вышли в море… трудно сказать, что со мною творилось, какие чувства обуревали меня, скорее — безразличие: за эти два месяца, особенно за последние дни, я столько передумал, перезлился, перенервничал, что устал от всего. На переходе парни не вылазили из кубрика, шлепали разбухшими картами в покер и, не стесняясь, говорили, что «у нашего кепа мамино сердце», «скоро будем на последнем месте…», «скоро без штанов останемся». Меня это не трогало, впрочем, они правы: рыбу ищу я, сейнер веду я, проверяю оснастку невода я, мечу невод я, они пашут на палубе. И пашут под моим руководством впустую, да еще такая большая сумма денег легла на судно… я, кстати, думал, что 25-й возьмет хотя бы часть убытков.

Весь переход я находился в рубке и смотрел на море, а оно, как провинившийся ребенок, искало ласки и прощения: тихое, улыбчивое и хорошее весь день. Я любовался им и думал, как же выскочить из прогара хоть немного, хоть немного подбодрить парней и поправить финансовые общие дела. Присоединиться к общей армаде флота, рыбачить со всем стадом, — весь флот рыбачил на Севере возле острова Карагинского, понемногу брали камбалу-каменуху. Работа эта самая нудная, на каменухе: ее почти невозможно выгружать, она слипается, как склеивается, — никуда не выскочишь, ничего не выиграешь и никого не обгонишь. Под конец путины все научились рыбачить. Что-то, конечно, можно сделать и в общей толпе, если заставить работать парней и днем и ночью, сверх всякой нормы, но при теперешнем моем авторитете это исключается.

Я торчал в рубке, рассматривал промысловые карты и журналы за последние три года работы с Джеламаном, вспоминал работу за десять — пятнадцать лет здесь вообще. Все сводилось к Северо-Западному, в это время года иногда там бывает очень большая рыба, и не каменуха, а настоящая, промысловая камбала. В позапрошлом году Джеламан совершил там бизнес, с восьмого места выскочил на четвертое за каких-то десять дней. Проложил курс к Северо-Западному.

— Что, командир, хочешь сделать бросок на тысячу миль вперед! — спросил Казя Базя.

— Примерно.

— Это хорошо… в толпе делов не будет.