Избранное

16

Быть старшим над себе подобными всегда сложно, вот и теперь командирская ноша показалась мне наиболее трудной. Бывалый и тертый народ собрался в моем экипаже…

Скажем, построят роту, сделают перекличку. Кого-то не хватает. Чаще всего — «старичков». Хорошо, если старшина построил людей в столовую, он может и махнуть рукой: догонят. Хуже, когда присутствует ротный. В этих случаях, при перекличке, мое сердце заранее начинает зудеть… Одного нет. Кого? Я, высунув голову, разглядываю левый фланг. Опять нет в хвосте моего разбойника.

— Воробьев здесь? — знающе спрашивает ротный.

Нет Воробьева!

— Ну — анархия! Бог послал мне в наказание, — шипит Стукачев, яростно поводя шеей. — Мелехин, иди ищи своего подчиненного, а мы тут все постоим — подождем.

Делать нечего, иду на поиски.

— Да он в кустах пиликает! — подсказывает кто-то вдогонку.

Найдешь Воробья-разбойника в кустах, ругаешься, а ему хоть бы что — лыбится, прикинувшись дурачком. Весь строй шипит на него — надоело ждать, а ему трын-трава. Уж и наказывали его, и ругали, по-свойски уговаривали — бесполезно, не действует!

Задумает свое, и хоть трава не расти… Дадут команду — направо-налево, — а он стоит себе, вроде бы и не слышит, вроде бы и не касается его… Секунд через пять спохватится, повернется нехотя.

В жизни не встречал людей до такой степени отрешенных, с такой самозабвенностью уходящих в свои думы, как Воробьев. Идешь с ним рядом, спросишь чего-нито, а он молчит. Ты уж начинаешь кипеть в ожидании, а он наконец выдавит: «Ты, кажется, чего-то спросил?» Словом — посторонние раздражители проникали в его скорлупу с величайшим трудом… А уж упрямец — не приведи господь! Если что втемяшится, то Воробей-разбойник всеми способами будет тянуть свое. Не зря сказал Гайдуков в первый день знакомства про странное смешение скифско-сарматско-русской крови… Всего-то росту от горшка два вершка, но упрямства на полк хватило бы, если всем поровну распределить. Диву даешься, как это целыми часами можно сидеть и нуднейше пиликать на аккордеоне. Пилит и пилит! Всем, кто поневоле слышит, уже, как говорится, осточертело, а ему дела мало. Прогонят с одного места — другое ищет, более укромное, тащит на спине огромный аккордеон, чуть ли не с себя ростом…

А ведь так-то вроде бы и неплохой парень — в определенных ситуациях даже стеснительный, к вину не тянется, компанейский и как товарищ — надежный. Однажды, когда мы получше узнали друг друга, он в порыве братской солидарности сказал мне:

— Можешь всегда рассчитывать на меня, Федя. Потребуется, крови не пожалею.

Вполне искренне он это сказал, убежденно, без позы.

Я чувствую: в настоящем деле он — надежный товарищ. И радиостанцию знает как свои пять пальцев, и руки у него ловкие, ежели уж начнет работать, переделывать не придется. А вот когда Воробей-разбойник необязательность чувствует, условность происходящего — отрешенней человека во всем мире не сыскать. Но это я попозже понял, не сразу.

Немало хлопот доставлял мне и механик-водитель Гайдуков. Сам Насос-Крыльчаткин. Вполне оправдано титулованный! Ибо всеми правдами и неправдами он доставал шнапс и пиво (деньги он получал немалые — за выслугу и за классность). Конечно, застукивали его. Следовали выговора, сутки простого, строгого, меня ругали за него, и я сам ругался, но…

Однако не выгоняли Гайдукова. Механиком-водителем он был действительно классным, отменнейшим! В учебном были механики, тоже будь здоров какие старички-водители, но этот — из всех асов ас! Танк в его руках что игрушка, и мчался он как по маслу — ровно и мягко, без обычной дикой тряски, и с полуслова понимал Гайдуков всякую команду, даже более того — он предугадывал команды… Значит, когда сидел за рычагами — думал. Соображал. Я вдруг, почти сразу, почувствовал величайшую уверенность в танке, ну такую уверенность — которая в большом деле — как счастье.

Словом, Гайдуков был механик милостью божьей. Однажды, когда меня ротный крепко отчитал за его загул, я, еще не остывший, со всего пыла, которого у меня тоже хватает, налетел на Гайдукова: мол, ты позоришь всех, и меня, и пропил ты всю свою волю.

Он, пожалуй, никогда еще не видел меня таким взвинченным, готовым полезть с кулаками, и это, по всему, задело его. Даже шрам на щеке побагровел. Но ответил он, как всегда, с усмешечкой:

— Слушай, командор, а хочешь — в рот не возьму?

— Ври давай, — говорю в сердцах. — Обещалкин.

— Не веришь? А давай об заклад. Опять же на бутылку шнапса. Только ты сам, собственноручно вручишь мне ее.

И ведь проиграл я пари, вот что удивительно! Месяц прошел, все кругом удивляются, а Гайдуков — ну хоть бы кружку пива выпил…

Я уж было позабыл о нашем закладе, но однажды вечером он сам напомнил мне:

— Командор, а где же наша заветная? Сегодня, между прочим, срок…

Я растерялся. Вспомнил. И отступать мне было некуда. Сказал самонадеянно:

— Через часок будет.

— Откуда же, позволь узнать, она явится? Уж не в самоволку ли слетаешь?

— А это уж мое дело.