Избранное

— Что случилось-то, Ермолай Арсентьевич? — вежливо спросил я, собравшись с духом.

Вместо ответа Глотов с наслаждением ввернул похабное слово, и тут его окончательно прорвало.

— Все напутал, болван! Шесть кубов не сходится в сводке. Может, ты прибавил их? Черт с тобой, если б это дрова были! А если «авиа»? Ведь если я доложу, а леса этого не будет, башку мою снесут к чертовой матери! Понимаешь ты это или нет!..

И снова сочно выругался в мой адрес.

— Ничего я не прибавлял, — угрюмо сказал я. Страх мой начал проходить, уступая место злобе. — Чего такого я сделал, чтоб так орать на меня. Ничего я не прибавил, не убавил, и нечего лаяться.

— Да ведь еще и пищит!

— Вам тоже нечего орать…

— Молча-ать! — окончательно рассвирепел Глотов и резким движением едва не опрокинул стол.

А я уже не боялся его. Про себя решил: все равно мне больше здесь не работать, выгонит Глотов. Так я ему хоть топтать себя не дам, подумаешь — разорался…

В эту минуту вошел в комнату высокий человек в черной шубе до пят. Лицо у него было худое, как у Глотова, но длинное, лошадиное, и подбородок квадратный. Вошедший посмотрел сначала на меня, потом на Глотова и начал раздеваться, будто он у себя дома. Спросил тугим голосом:

— Что за спектакль тут у вас? На улице слышно…

— Да вот, видите, стоит деятель, — брезгливо, но уже негромко сказал Глотов. — Всю сводку декадную напортачил.

— И нельзя поправить? — спросил человек.

— Кто знает… отдал своему статистику… — сказал Глотов и крикнул: — Роза!

В кабинет тотчас вошла толстенькая молодая женщина, статистик лесопункта.

— Ну что, проверила? — спросил начальник.

— Да, нашла ошибку. Вот в этой графе он ошибся, и вот здесь четыре кубика…

— И это все? — спросил незнакомец, показывая длиннопалой сухой рукой на мою несчастную сводку.

— Да-а… — несмело подтвердила статистик.

Мне вдруг стало до боли обидно, запершило в горле, в глаза ударили непрошеные слезы. Я круто повернулся и рванул к двери, но незнакомец успел схватить меня за фуфайку.

— Но, но, статистик, подожди. — Он держал меня, а сам, видно, смотрел на начальника, потому что сказал строго: — А ну-ка, оставьте нас вдвоем.

Глотов и статистик вышли. Человек снял теперь и шапку, отчего лицо его стало еще длиннее, и усадил меня рядом с собой на деревянный диван.

— Ну, давай знакомиться! — сказал он серьезно. — Директор леспромхоза я, Иван Петрович Лобанов.

— Да-а?! — вырвалось у меня. Я был потрясен… Надо же — сам директор! Это же такая величина… Потом все же ответил, волнуясь: — А я — Федор Мелехин… Я, товарищ директор, десять дней как статистик в Лукабанядоре… Я опоздать боялся… Я просто не успел всю сводку пересчитать…

— Вот как. Понятно. Вперед умнее будешь. Ты, дорогой, к таким сводкам заранее готовься — где можно, днем подсчитай, тогда вечером приплюсуешь результат последнего дня — и все. Ошибаться нам сейчас никак нельзя, время, брат, для ошибок тяжелое…

Директор говорит со мной, а сам будто о чем другом думает.

— Мелехин, говоришь? Гм… А отец твой не бывал ли вальщиком?

— Был.

— Перед войной в Сыктывкар не ездил? На слет ударников?

— Ездил… Он тогда еще коньки привез нам…

— А потом его вроде избрали председателем сельсовета?

— Верно! — сказал я. — Так и было.

— А где он теперь?

— Убили на войне, давно уже.

— Вот как… Знал я его. Видный был мужик, здоровый. И с головой. А мать?

— Мама нынче весной умерла.

— Вот беда… на фронте война, в тылу война… да, брат… А ты что ж, один теперь остался?

— Нет… Четверо нас. Я старший.

— Четверо… А где ж остальные?

— Сестренку, самую младшую, в детдом отдал. А двое братишек в селе остались, у тетки пристроил.

— Да, брат… Ну, а карточки хлебные они получают?

— Не… какие карточки… откуда ж… Иногда колхоз кой-что дает, для поддержки. Только редко…

— Понятно. — Лобанов тяжело встал, взял со стола Глотова чистый лист бумаги, подал мне. — На-ка, пиши заявление директору леспромхоза, мне, значит. Пиши: так как отец погиб на фронте, а мать умерла, а работаю я один и являюсь самым старшим в семье и прихожусь младшим братьям и сестренке как бы заместо отца, — прошу выдать моим иждивенцам хлебные карточки.

— И, думаете, дадут? — взволнованно спросил я.

— Конечно, — сказал директор. — Как не дать, дадут. Ты пиши.

…Назавтра, хоть до начала следующего месяца было еще далеко, хлебные карточки я уже отправил братьям.

До чего же счастливая получилась ошибка в сводке, хоть каждую декаду так ошибайся…

С этого дня жизнь моя пошла веселей. Зная, что братьям у тетки посытнее стало, и мне жить полегче.