Избранное

Детишки иногда забегали на виноградник. Там, на свежевзрыхленной земле был заметен каждый след, однако старик никогда не ругал их. Случалось, они затаптывали молодую лозу или опрокидывали колышек, наскочив на него на бегу. И тогда по земле рассыпалось множество твердых зеленых ягод. Старик никогда никого не бранил, а с дочерью и вовсе не заводил разговора об этом. Обухом топора он заново вбивал колышек в землю, поправлял лозу. Ему достаточно было того, что зять понимал его. Вечером тот крепче обычного чокался с ним: «Ну, отец, давай». Этого ему было достаточно.

Старик направлялся домой за медным купоросом. Был он в бело-голубой от купороса рабочей одежде. Гам детворы ласкал его слух и как бы поглаживал по согбенной натруженной спине.

На углу дома он увидел ребятишек. Они качались на новеньких качелях с красным сиденьем и белыми веревками, привезенных дочкой накануне вечером из соседнего городка, качались на большой ветке яблони. На той самой ветке.

— Ну-ка, сейчас же снимите оттуда качели, — раздраженно прикрикнул на них старик.

Дети оцепенели, с удивлением уставившись на него. А внучка Бёжи упрямо спросила:

— Почему?

— Потому что на этой ветке качаться нельзя.

— А почему?

— Не твоего ума дело. Нельзя и все.

— Почему это нельзя?

— Потому что нельзя и все. Повесьте качели на ореховое дерево.

— Они оттуда сползают.

— Ну и пускай сползают. Уходите отсюда сейчас же.

— Не уйдем! — воскликнула Бёжи.

Ей было уже десять лет. И ни разу он, ее дедушка, не делал ей замечаний. Когда старик подошел к яблоне и стал развязывать веревку, девочка схватила его сзади за рубашку.

В гневе он смахнул руку девочки и оттолкнул ее. Она ничком упала на землю.

— Мама, мамочка! — закричала Бёжи.

Дочь, которая была где-то поблизости, на кухне или в беседке, мгновенно прибежала на ее крик.

— Что вам, жалко для ребенка?.. Дерево-то старое, трухлявое, — крикнула она.

Подобной резкости он никогда не слышал от дочери, но, испугавшись за упавшую внучку, ответил довольно примирительно:

— Вовсе я не жалею. Не то чтобы я жалел…

— Вижу, — перебила его дочь и чистым носовым платком стала вытирать девочке лицо. Но, заметив царапину, перестала тереть и приказала:

— Немедленно в дом, надо смазать йодом…

Дочь с внучкой удалились. Соседские ребятишки отошли к обочине. Они стояли кучкой, словно небольшая отара испуганных овечек, неподвижные, но готовые в любой момент обратиться в бегство. Детишки тихонько перешептывались между собой.

Старик снял качели, отнес их под навес, а потом направился к колодцу. Он набрал в ведро воды, перелил ее в кадку, развел раствор медного купороса для опрыскивания. Но наверх, на гору не пошел. Зачем опрыскивать, ведь после обеда тучи все равно принесут дождь. Он вдруг почувствовал себя очень усталым.

В обед он зашел в беседку. Дочь и внучка сидели за столом обиженные, гордо выпрямив спины.

— Тут вот какое дело… — начал он.

Но дочь в сердцах так шваркнула ложкой по тарелке, что томатный соус выплеснулся на скатерть.

— Ну что ж, ладно, — проговорил он и встал.

Будь здесь зять, с ним можно было бы поговорить по душам, все объяснить, тот бы его понял. Там, в погребке, при свече, за стаканчиком винца…

Старик поднялся на гору. Тучи рассеялись, они не были грозовыми, как показалось ему утром. На солнечном свету дрожало марево.

Старик не прошел и ряда, как снова услышал детский смех. Он замер на месте, прислушался. Слух к старости у него обострился, и он уловил скрип качелей.

Присев на корточки, он освободился от лямок опрыскивателя, встал и пошел вниз.

Детишки снова качались на яблоне.

Молча, одним взмахом руки он прогнал ребятишек, которые, словно испуганные цыплята, бросились врассыпную. Только внучка осталась стоять у яблони.

— Что вам жалко это старое трухлявое дерево? — повторила она слова матери.

Он ничего ей не ответил. Поспешно направился к сараю. Отыскал там пилу, взял ее и пошел за лестницей.

Старик прислонил лестницу к стволу дерева. Теперь на рыхлой земле она встала ровно.

Девочка следила, как он карабкается наверх, как начинает пилить ветку у самого ствола, самую большую ветку дерева.

— Мамочка! — крикнула девочка и помчалась к дому.

Старик не оглядывался, но чувствовал: из раскрытой двери дочь и внучка наблюдают за ним.

Он пилил и пилил, и когда ветка затрещала, то осторожно стал поддерживать ее левой рукой, чтобы она не обломилась. Поверхность распила была ровной и гладкой. Затем старик бросил отпиленную ветку вниз. Она падала, кувыркаясь в воздухе, коснувшись земли, подскочила в последний раз и застыла, демонстрируя свои изгибы и извилины.

За ужином дочь заговорила первой:

— Лучше было совсем отпилить ветку, да?

— Послушай, я хочу сказать… — начал было он.

— Да чего там! — бросила дочь совсем по-пештски и махнула рукой.

У старика слова застряли в горле.

На следующий день спозаранку он из гладких, круглых, отполированных до блеска, старых, но еще добротных жердин для переноски снопов, сделал опоры для качелей. Глубоко вкопав их в землю, старик тщательно утрамбовал землю вокруг.