Избранное

— Эти безответные зовы напоминают мне вопли, — говорю я.

— Почему вопли? — спрашивает Вуйо.

— Мне кажется, я зову мертвых.

— Не каркай^!.. Это не единственный лес.

— А мне втемяшилось в голову, что в этом!

— Не так-то просто найти, если б и недавно тут он побывал. Сразу не найдешь!

— Или сразу, или никогда!

Просыпаются и поднимают грай птицы; перелетают с ветки на ветку. Повстречавшись с рассветом, тускнеет и становится мутным лунное сияние, хмурится и заря. Листья грязно-свинцовой окраски кажутся жесткими и небрежно скроенными из картона.

С тяжелым сердцем соглашаюсь покинуть лес: надежды нет! Не предполагал даже, до чего за нее цеплялся. И что-то тянет вернуться и остаться здесь навсегда. Иду за Вуйо, спотыкаюсь и теперь понимаю, до чего гадки земля и небо, когда утеряна всякая надежда. Берега в бессмысленных излучинах. Озеро сплющилось и кажется в сумрачном просторе мутными помоями. Бурая земля на той стороне, изрытая узкими муравьиными тропами, мрачна. Села, где лгут, сплетничают, ворожат и ставят своим покойникам на погосте кувшины с водой, будто покрыты паршой. Монастырь с его бородатыми монахами, лампадами, аллилуйщиной и обглоданными подхалимными поцелуями образами отодвинулся на тысячу лет. Песок сер, а на нем лежат, как мертвецы, снопы камыша. Над водой, под небом, летят три глупые птицы, мерзкого цвета. Вот они уже меньше мухи, потом превращаются в точки, зернышки копоти и в ничто. Как и человек!

Мы возвращаемся. Григорий сидит на песке и смотрит в небо, словно спрашивает: «Кому это нужно?» Молча опускаюсь рядом. G ним можно сидеть часами, не проронив ни слова. Вокруг разговаривают, курят. Кто-то спохватился и вытряхивает из ботинок песок. Откуда-то доносится рокот мотора, то ли с неба, то ли с озера. Решаем, что с озера, и тщетно высматриваем моторную лодку. Наконец кто-то замечает на шоссе грузовики. Их три, но Мурджинос бледнеет: направляются в село, а он послал туда вестовых. Если вовремя не уйдут — их схватят, замучают, а там уж пошлют во все концы погоню.

У срезанного камыша передний грузовик сворачивает на песок, делает полукруг, снова въезжает на шоссе и останавливается. Другие грузовики проделывают то же самое, словно у них не было до сих пор возможности развернуться. Лицо у Мурджиноса обретает прежний цвет: в село не поедут и не узнают, что мы здесь, а это главное.

— На занятия приехали, что ли? — замечает Черный.

— Нет, за камышом, — говорит Вуйо.

— Для чего им понадобился камыш?

— Спроси господа бога! Им вечно что-нибудь нужно. Глаза завидущие, руки загребущие. Удивляюсь, как они еще не собирают и не вывозят в свою Германию дерьмо.

Немцы выходят, строятся, они в шлемах, кой у кого поблескивают на груди металлические пластинки. Окружают третью машину, опускают задний борт и выталкивают какую-то мелюзгу, видимо подростков, — в белых рубахах u брюках разного цвета.

— Штатские, — замечает Влахо. — Не иначе из лагеря.

— Хорошо бы им помочь, — говорит Видо.

— Помоги самому себе, если можешь, — ворчит Черный. — От собственных вшей защититься не можешь, а не то что другим помогать!

— Вон, берут лопаты, — замечает Влахо. — Это они за песком приехали.

— Нет, не за песком, — сомневается Вуйо.

— А за чем же?

— Не ездят за песком в закрытых грузовиках!

— Не знаю, закрытых, незакрытых, сам видишь, копают.

В самом деле, неподалеку от шоссе роют канаву. Мурджинос смотрит в бинокль и кусает губы. По лицу пробегает судорога, как от боли в животе. Вдруг он вздрагивает. Три маленькие тени, три рубашки отделились и побежали по равнине. Словно состязаются, кто первый, и хоть бы бежали в одном направлении, а то мчатся в разные стороны. Игра у них такая, что ли?.. Я догадываюсь, в чем дело, когда поднимается стрельба. Мне припоминается Машан, брат Богича, только теперь он в трех лицах. Больше всего похож на того, кто убежал дальше. Первый залп отгремел без всяких последствий, как предупреждение или подстрекательство бежать еще быстрее. Другой гремит дружно и коротко. Один из бегущих падает ниц, поднимает верхнюю часть туловища, отталкивается ладонями от земли, словно хочет взлететь, и обнимается с ней. Другие два бегут не оглядываясь. Перескакивают через ямы, иногда падают в них, но тут же выкарабкиваются. Гремит впустую еще один залп, потом сбивают того, кто ушел дальше всех. Остался один. Я поворачиваюсь, выхватываю из рук Спироса автомат и качусь с горы, слышу, кто-то спускается следом за мной, но у меня нет времени оглянуться, да и боюсь я: сверху кричат, наверно, запрещают, значит, надо делать вид, что не слышу.