Избранное

От быстрой езды гривы лошадей развевались по ветру, вуаль генеральши и полы ее пелеринки взлетали, как крылья диковинной летучей мыши. Черным, почти бесшумным видением неслась коляска по пронизанному солнцем лесу с просвечивающими тенями, изумрудно-ярким мхом и нежным блеском молодой коры. Шины слегка шуршали, и бился о крылья коляски песок из-под колес.

— Геп! — еще издали, заметив подводу, крикнул, не сбавляя ходу, кучер.

Базанов, шедший поодаль от телеги, бросился к ней, срывая на ходу шапку с головы. Он схватил лошадь под уздцы и стал тянуть в сторону. Не желая оставлять наезженного следа, коняга заупрямилась. Храп лошадей генеральши быстро приближался. Их морды с обрызганными белой пеной удилами и побелевший под шорками перед были уже в нескольких саженях от телеги. Кучер снова предостерегающе крикнул.

— Да что ты уперлась, экая тоже! — причитал оробевший Базанов, бестолково дергая за повод. — О, господи, да свороти ты!

Лошадь наконец сошла с дороги. Передние колеса сразу завязли в песке. Телега стала.

— Куда поехал? Зачем? Кто велел? — вдруг бешено крикнул Ефрем. Бледный, с перекошенным лицом и трясущимся подбородком, он поднялся на колени и, ухватив привязанные к передку телеги вожжи, изо всех сил потянул лошадь обратно на дорогу.

— Да Христос с тобой, Ефрем! Да ты что делаешь-то… Своротить надо…

— Я тебе покажу — надо! Ихние лошади посытее, пускай сами объезжают, коли нужно!

В хриплом голосе Ефрема клокотала такая неистовая злоба, что растерявшийся Базанов выпустил повод и отбежал в сторону — взъерошенный, с испуганно сморщенным лицом.

Кучер едва успел осадить лошадей. Дышло коляски наехало на остановившуюся телегу и задралось кверху.

— Ты что, не слыхал? — закричал на Базанова раздосадованный остановкой кучер.

— Александр, что это там? — послышался из-за спины кучера голос генеральши, торопливо поднимавшей вуаль.

— У мужика лошадь на дороге застряла, ваше высокопревосходительство, — ответил кучер, — сейчас поедем.

— Никак, наш Василий? — сказал Александр Семенович, знавший всех окрестных крестьян. — Где у тебя глаза? Не видишь — генеральша! Сворачивай живей.

— Сами объезжайте, коли вам очень некогда, — крикнул Ефрем и тронул лошадь вожжами. — Но, милая!

Лакей и кучер, ошеломленные дерзким ответом неизвестного солдата, смолчали. Барские лошади, упершись в задок телеги, нетерпеливо топтались и грызли удила, разбрасывая пену. Так проехали несколько сажен. Наконец увидев место, где можно разъехаться, кучер, чуть приподняв руки, направил своих лошадей в объезд. Одна из них замялась. Он слегка тронул ее вожжой, она перебила ногами, и обе лошади, подхватив с места, вынеслись вперед.

Коляска, мягко качнувшись, проскочила мимо телеги, глубоко погружаясь колесами в песок. Открывшая лицо Майская близоруко оглянулась на мужиков. Миг — и ее экипаж уже быстро катил по дороге. Из-за верха коляски взвивалась, точно траурный флаг, вуаль генеральши. Все скоро исчезло за деревьями, и лишь слышно было, как снова заекала селезенка у одной из лошадей.

Растерянные и напуганные, Базанов и Конон Степаныч молча шли за телегой.

5

— Вы хоть шапки наденьте, мужики. Или с крестным ходом пошли? — уже спокойно, чуть насмешливо сказал Ефрем. Вдруг громко расхохотался. — Вот мы их как! Ха-ха! Небось генеральше впервой пришлось мужикам дорогу уступить. То-то холуи ее глаза на меня таращили! Ну, ничего, привыкнут! Еще не так бы надо…

— Тебе, Ефрем Кононыч, смех, а я вот до смерти перепужался, — заговорил Базанов. — Думаешь, так и сойдет — господам грубить? Меня-то признали, теперь барыня в волость пожалуется, придется в холодной отсидеть, а я отродясь там не был! Разве так можно! Сама ведь едет… Нашему брату знаешь как? Увидал — барин, и хоронись от него подальше. От греха…

— Не бойсь, Егорыч, ничего не будет. Господам не до того нонечь. Им впору думать, как расхлебывать кашу, какую сами заварили. Кабы ты побывал, где мне пришлось, то и узнал бы, что стали в народе говорить. Это вы тут спите, ничего до вас не доходит. Теперь сила у кого? В чьих руках винтовки? В наших, мужицких. Значит, и говорить нам можно с барами по-иному. Война многому нас научила — не всему теперь верим, что нам говорят: шалишь! Вот, к примеру, велят за царя кровь проливать. А почему? За что? Или он нам помог, за нас заступается? Землю мужикам, что ли, отдал? Неужто эта проклятая война с немцем нам нужна? Не с австрияком да немцем воевать надо, а со своими барами, вот что! В Питере пришлось мне от одного человека слышать — если бы, говорит, мужички дружно встали и рабочих поддержали, им можно бы землю у помещиков и у самого царя отнять и себе разобрать! Так-то вот!

— Ты что — о двух головах? — не на шутку встревожился Базанов. — Право, шалым стал. Я век прожил, таких слов не слыхал. Да можно ли такое думать, не то что вслух говорить? За это в острог садят… За это… — Махнув рукой, Базанов отошел от телеги.

Лес кончился. Дорога пошла вдоль огороженного помещичьего поля. За ним далеко на горе виднелась деревня. Солдаты вглядывались в темневшие по скату горы крыши изб.