Избранное

— И жить подобно нам, — добавил молчавший до сих пор Эндриад.

— Жить? Но ведь оно неподвижно. Приковано к земле.

— Родная моя, — ответил Стробеле, — что из того, что неподвижно? Привяжи человека к земле так, чтобы тот и пальцем шевельнуть не смог, он все равно останется человеком.

— А зачем нужно было делать его таким большим? Тут не человек, а целый город.

— И то гораздо меньше, чем предполагалось. В первоначальном проекте предусматривался комплекс аппаратуры, равный по площади такому городу, как Париж. Но мы сотворили чудо. Заметь — перед нами лишь мизерная часть целого, все остальное скрыто под землей. Это, конечно, громоздко, и человек получился, так сказать, чересчур пышнотелый…

Ольга. А если с ним заговорить, он ответит?

Она странно рассмеялась.

— Можно попробовать. Но это не столь важно. Мы уже привыкли к роботам, которые реагируют, к примеру, на свет, на звук, на цвет, на прикосновение и ведут себя сообразно логике. Здесь же мы создали, я бы сказал, нечто большее. Прежде всего — пять чувств. Наш робот, если говорить твоим языком, видит, слышит, воспринимает все вокруг.

— И вкус? И запах? — спросил Исмани.

— Разумеется.

— А осязание? — спросила Ольга.

— Есть и осязание. Видишь эти челки? Эти антенны? Они распознают или определяют предмет посредством прикосновения.

Исмани. Если я правильно понял, вы постарались придать этому изделию, устройству или, как еще можно выразиться… некоторые черты личности?

— Некоторую индивидуальность, пожалуй, — уточнил Стробеле.

— А оно — мужчина или женщина? — спросила Ольга. — Бьюсь об заклад, что…

Стробеле покраснел, как ребенок.

— Это несущественно. Э-э-э… половая отнесенность не казалась нам…

Исмани. Но вы пользовались какой-то моделью или нет? Ориентировались на человеческий прототип?

Мелкие белые облака поднимались, следуя изгибу земной поверхности, в сторону загадочного севера. Будто медленная дрожь, пробегали их тени по цитадели, по расчлененному телу огромного, распростершегося в провале существа, создавая невероятное впечатление.

— Собственно говоря, — ответил Стробеле, — я как-то не знаю…

— Наверно, по своему подобию и строили, — сказала Ольга. — Вы, ученые, вечно воображаете себя гениями.

— Мы? Это решает Эндриад.

Эндриад, который вплоть до этого момента так и не отрывался от поручней, вздрогнул.

— Я? — И оглядел гостей с обезумевшим видом внезапно разбуженного человека. — Прошу прощения. Мне нужно пойти посмотреть…

Он ушел по узкому балкону, висящему над пропастью и терявшемуся в замысловатых изгибах бастионов.

— Что с ним? Плохое настроение? — спросила Ольга у чуть заметно улыбавшегося Манунты.

— Нет-нет, — сказал старший техник, мирный и жизнерадостный толстяк, — он всегда такой, немного не в себе. Понятное дело, великий ученый…

— А по-моему, он очень симпатичный, — сказала Элиза Исмани, словно предупреждая какое-нибудь замечание Ольги.

— Еще бы, — ответила Ольга, — просто заглядение. Все крушит на своем пути, только держись.

XII

Чтобы привлечь к себе внимание, Стробеле кашлянул.

— Теперь можно проделать небольшой сенсорный эксперимент на восприятие.

— А если позвать, он ответит, послушается?

— Опять ты, Ольга, про свое, — сказал Стробеле. — В отличие от нас ты смотришь на проблему совершенно с другой стороны! Ответит он или не ответит, нам безразлично. Его задача не действовать, а думать.

— Но он понимает то, что мы говорим?

— Это, признаться, нам неведомо. С технической точки зрения он вроде бы не должен понимать. Однако… однако мы констатировали, что у этой машинки имеются ресурсы, о которых мы и не догадывались… Я не удивлюсь, если…

— А как вы его называете?

— Да по-разному. Для протокола он — Номер Первый. Я зову его «Другом». Манунта — «Девочкой». А Эндриад попросту говорит «она», машина.

— Она?

— Она. И когда в шутливом настроении, называет женскими именами.

— Какими именно?

— Разными, я уж и не помню.

Все взглянули в одну и ту же сторону. Исчезнувший за выступом павильона Эндриад появился гораздо дальше и выше на краю длинной геометрической конструкции, занимавшей один из флангов цитадели. Он остановился, подавшись вперед над металлическим поручнем, и, похоже, заговорил с кем-то находящимся внизу.

— С кем он разговаривает?

Стробеле. Сам с собой, наверное. Старая привычка.

— И правда, — сказала Элиза Исмани. — Мы слышали вчера вечером. Пошли погулять при луне и встретили его. Нам даже стало страшновато. Он говорил, причем говорил громко.

— Прости, — прервала ее Ольга. — Джанкарло, а она, эта машина, разговаривает?

— В обычном понимании — нет, не разговаривает. Она не знает языков. В этом мы были тверды. Ни в коем случае нельзя было обучать ее языку. Язык — злейший враг ясного ума. Стремясь во что бы то ни стало выразить свою мысль словами, человек натворил немало бед…

— Значит, ваш друг — немой?

— Объясни ты, Манунта, — попросил Стробеле старшего техника. — Скажи, наш друг — немой?

— Э-э, профессор, — Манунта добродушно погрозил пальцем. — Вы смеетесь, а сами лучше меня знаете… Да вот хотя бы сейчас… — Палец застыл вертикально, требуя тишины.