Избранное

Но мы регулярно встречались в небольшой друже­ской компании в праздники и в дни рождения. Там гвоз­дем вечера всегда было пение Высоцкого. Он сочинял много, пел щедро. Ранние стилизации отходили на вто­рой план. Друзья поддерживали уверенность арти­ста в общественной необходимости его творчества. В серьезных разговорах о явлениях и событиях жизни он вырабатывал позицию и черпал темы для своих песен. Уже не «были московского двора» питали его вдохновение, а серьезные взгляды на устройство мира.

Он умел слушать и брать то, что ему нужно. Расши­рялся диапазон культурных традиций русской поэзии и песни, которые он впитывал.

Художник тот, кто умеет впитывать разное и преоб­ражать в свое. Таким был Владимир Высоцкий.

Противники упрекают его в нарушении традиций, некоторые сторонники рассматривают как феномен социальной жизни. Мало еще разработана корневая си­стема творчества Высоцкого.

Думаю, что одна — и не последняя — причина по­пулярности художника в том, что он воплотил и соеди­нил множество традиций, близких народному созна­нию,— Некрасова, жестокий романс, фабричную песню, балладный стих советской поэзии 20-х годов, солдат­скую песню времен Великой Отечественной войны и мно­гое другое. В этом еще предстоит разобраться зна­токам стиха и песни.

Высоцкого интересовал не только конечный резуль­тат его песен и собственный успех. Ему важно было соизмериться с современной поэзией, узнать о собственном поэтическом качестве. Именно для этого собрались од­нажды у Слуцкого он, Межиров и я.

Владимир не пел, а читал свои тексты. Он заметно волновался. Мы высказывали мнение о прочитанном и решали, годится ли это в печать. Было отобрано больше десятка стихотворений. Борис Слуцкий отнес их в «День поэзии». Если память не изменяет, напечатано было всего лишь одно. Это, кажется, первая и последняя прижизненная его публикация.

До начала 70-х годов мы встречались с Высоцким в театре и в том же кругу знакомых. Однажды летом он приезжал ко мне на дачу в подмосковную Опалиху с поэтом Игорем Кохановским. На сей раз без ги­тары.

Известность его песен быстро росла. Он расходился по стране в магнитофонных записях. Помню, как рано утром приехал ко мне с магнитофоном Межиров и мы целый день слушали песни Высоцкого. Межиров тогда восторженно относился к ним.

С 1976 года я Володю не видел.

Неожиданно летним днем пришло известие о его смерти. Мне сообщил об этом Юлий Ким, отдыхавший в Пярну. Он сразу же ринулся в Москву провожать Высоцкого в последний путь...

1980

Попытка воспоминаний

Мне трудно писать воспоминания о Сергее Наровча­тове, потому, что объем нашей почти полустолетней дружбы почти совпадает с объемом нашей творческой жизни. Наша дружба, не испорченная ни одним внеш­ним конфликтом, была не лишена своего внутреннего драматизма, что естественно при различии наших характеров и путей. Этот драматизм прочитывается в гра­фике наших схождений и расхождений, мягких и естест­венных. Мы сближались тогда, когда Наровчатову бывало плохо. Не считая, впрочем, юношеских лет, когда нам обоим было хорошо.

—    Мне тебя физически не хватает,— сказал мне Сер­гей при последней нашей встрече.

Я мог бы ответить ему тем же. Нехватка друг друга была, может быть, определяющим фактором наших от­ношений в последние четверть века. И, возможно, факто­ром плодотворным.

Наша дружба была близкой, прочной, но не тесной. Теснота часто мешает. Нехватка друг друга создавала некий простор, расстояние, с которого мы лучше видели друг друга. У нас не было потребности друг друга ис­правлять или улучшать, не было потребности ежедневно делиться подробностями и неурядицами личной жизни. «Нехватка» означала потребность делиться идеями, а не оправданиями или объяснениями. Нашими исповедями были идеи.

Исторические масштабы мыслей и понятий всегда увлекали Сергея. В этих масштабах несущественными были мелкие извилины личных путей. Их можно бы­ло воспринимать со снисходительной иронией, как забавные игры АБСОЛЮТА, то есть исторического закона.

Мышление Наровчатова было настолько масштаб­ным, что порой не вмешалось в стихи и в события его жизни. Он долгие годы пробивался к совмещению этих двух планов в литературном творчестве, понимая, что одного АБСОЛЮТА для литературы недостаточно, пока не отыскал точку совмещения в исторической иронии.

В прозе позднего Наровчатова воплотились все до­стоинства его мышления, нашли применение его обшир­ные знания. Он вступил в новый этап своего творчества, может быть, наиболее важный. Этот этап жестоко прер­вался смертью. Вот когда снова не хватает Наровчатова не только мне, но и всей нашей литературе.

* * *

С иронией эпохальной у него было все в порядке. Хуже иногда бывало с самоиронией.

Помню, как он рассердился на Глазкова, сочинив­шего песенку:

От Эльбы до Саратова,

От Волги до Курил

Сережу Наровчатова

Никто не перепил.

— Пришел Глазков, — возмущался Сергей,— и спел мне своим мерзким козлетоном какую-то дурацкую песенку. Вполне бездарную, между прочим...

Однажды он пришел ко мне восторженный и окры­ленный.