Избранное

Олешек, усталый, сел у очага. Три дня нес он на спине кулек муки и риса.

Заглянув в котелок, где варилась нерпичья шкура, он сказал:

— Я знаю: время самое тяжелое для охотников — и пришел помочь. Сделай, Никичен, из муки саламат.

— Ты пришел, чтобы остаться пукаком[54] в нашей урасе? — пытливо, с волнением спросила она.

— Нет, я пришел звать вас к морю, хотя еще не время спускаться с гор. На Большом Шантаре построили лесопильный завод. И комиссар Небываев зовет бэтюнцев селиться там и валить аянские ели. Он дает за это муку и табак.

— Кто даст тебе табаку за сваленную ель? — с сомнением сказала Никичен. — На ней не растут орехи.

Олешек улыбнулся с трудом. Он засыпал от усталости. Он заснул, не успев ответить Никичен.

И ночью Олешеку снился соболиный след на упавшем дереве.

Утром он сказал:

— У вас нет мяса, а я тоскую по охоте. Прими мою помощь, Никичен.

После снега наступила оттепель, а потом мороз. Наст окреп. И два дня бродил Олешек вокруг, выслеживая зверя. Наконец напал на след сохатого. Олешек вернулся в урасу, зарядил винчестер и насадил на коек — лыжную палку — свой нож.

Хачимас не мог пойти. И Олешек отправился вдвоем с Никичен.

Сохатый — молодая самка — полдня легко уходил от охотников. Потом начал уставать. Наст не держал его тяжелого тела. Олешек до плеча просовывал руку в глубокий след и находил там шерсть и кровь. Зверь ободрал себе о лед ноги.

Никичен легко бежала на лыжах рядом с Олешеком, Ее дыхание не учащалось.

К вечеру они загнали зверя. Сохатый лег. Издали было видно, как тяжело ходили его бока. Никичен подбежала к нему первая. Она сняла ружье, но не успела выстрелить. Сохатый вскочил, собрав последние силы, и вдруг обернулся к Никичен. Она бросилась влево, потом вправо, сделала круг. А сохатый, хрипя, гонялся за нею, как человек. Олешек приложился, но ружье дало осечку. Второй раз стрелять было уже некогда. Олешек старался лишь стать между зверем и Никичен. Это ему удалось. Тогда он поднял нож, насаженный на палку, и вонзил его в шею сохатого. Тот упал не сразу, — поднялся на дыбы, скрестил передние ноги и тяжело рухнул на Олешека, вдавив его в снег.

Выстрела Никичен Олешек уже не слышал. Он очнулся от снега, набившегося в рот. Никичен помогла ему выбраться. Он встал. Попробовал руки и ноги. Они были целы. Только кожа на голове рассечена копытом. Кровь заливала глаза. Олешек ладонью стер ее, посмотрел на бледную Никичен, на огромного зверя, лежавшего у ног, и сказал:

— Зачем есть столько мяса, когда можно есть муку? Разве свалить сохатого легче, чем ель?

Испуг Никичен прошел. Но лицо ее оставалось бледным и задумчивым.

— Это так, — сказала она, — если ты говоришь правду.

Потом они молча сидели у мертвого лося, пока не пришел с оленями Хачимас.

Тогда Олешек спросил:

— Пойдешь ли ты за мной, Никичен, или останешься здесь?

— Дважды ради красных отнимал ты у меня севокина, — с горечью ответила Никичен. — Кого же я приведу в твое стадо?

И Олешек сказал ей, как говорят всем девушкам:

— Сердце твое — самый верный, самый резвый севокин. Как сетью обходят черного соболя, окружу я тебя любовью и счастьем.

И Никичен заплакала, ибо долго ждала от Олешека этих слое. Ее пугала незнакомая жизнь, к которой звал он ее, но она отдала ему каптаргу и смело пошла за ним, как идет за овеном жена. Хачимас же, вовсе не думая долго, положил свой старый котел на оленя да палатку из ветоши и тронулся в путь с Никичен. Олешек добрый охотник и, должно быть, знает тропу, по которой ведет их.

Они пришли в Чумукан, когда море было еще подо льдом.

Никичен не узнала старых мест. Прибавилось много домов. За отмелью в снегу стояли бараки рыбалок. В доме Грибакина был новый совет и жил настоящий учитель — молодой толстогубый якут. А бэтюнцев не было. Они перебрались на Шантары, и нартовая дорога вела туда по льду.

Лесистые Шантары! Сколько раз Никичен видела над бледным морем их лиловую пустынную кайму.

Теперь она гнала оленей по просеке. Пихты на Шантарах шумели так же, как на Шевели.

Олешек шел впереди на лыжах. Он показал Никичен на край просеки. В просвете, где сквозил белый берег, она увидела дома и красную трубу, такую высокую, что приняла ее сначала за сосну.

И вдруг раздалось над просекой долгое гудение, более громкое, чем голос изюбра. Олени шарахнулись в сторону, и вместе с ними побежала Никичен.

Олешек догнал ее в лесу.

— Не бойся, — сказал он. — Это только полдень — час обеда.

Новый городок стоял на самом берегу. Он был больше Чумукана и показался Никичен огромным. Она видела на улицах русских рабочих в тулупах, тунгусов в дохах, гиляков в унтах из рыбьей кожи и удивлялась почету, с каким встречали люди ее бедно одетого мужа. Она не знала, что Олешек был секретарем первой тунгусской комсомольской ячейки. Для тунгусов завод построил избы. Гиляки[55] же поставили юрты, крытые дерном, а дымоходы провели под нарами.