Избранное

Она казалась высокой для тунгуски, слишком узко было ее лицо и не слишком черны глаза. Не потому ли до сих пор никто не взял ее замуж? Платок, прикрывавший косы, говорил, что она еще девушка. В ухе блестело стеклышко от серьги. На поясе поверх нанковой рубахи висела серебряная цепочка от трубки и медный игольник.

— Сколько дней прошло, как мы расстались? — сказал Олешек. — Считала ли ты, Никичен?

— Я считать не умею. Когда солнце всходило, говорила — день; когда солнце заходило, говорила — ночь. Но я ждала тебя долго.

Никичен оставила шкуру, достала из кожаного мешочка жилку с бисером и открыла игольник. Она вышивала, когда пришел Олешек. Почти готовая каптарга лежала на камалане рядом. И узор на ней — пальмы, смолевки и мак — был уже знаком Олешеку.

— Для кого ты снова вышиваешь каптаргу?

Лицо Никичен потемнело, она нахмурилась, отвела свой взгляд в сторону.

— Для Прокофия.

«Вот откуда ровдуга на урасе, дорогая посуда, цепочка на поясе Никичен», — подумал Олешек.

— Богат твой дом, — повторил он угрюмо.

— Все, что ты видишь, дал нам купец Грибакин в долг, потому что Хачимас — голова в совете.

Никичен сказала это с гордостью. Не всякому купец даст в долг.

Олешек ничего не ответил, но стал еще угрюмей, поднялся и вышел.

Тогда только Никичен заметила, что он чуть хромает и ему больно.

«Не отсидел ли он себе ногу на камалане?» — подумала она.

Целый день Олешек ходил по стойбищу. Соседи радушно принимали его. Они узнали, что Олешек воевал с врагами советской власти, был ранен в ногу и может прочесть на бумаге слова.

Но то, что слышал он от тунгусов, не радовало его.

Точно слабый ветер, прошумели годы над этим берегом. Нужда по-прежнему жила в урасах. Года четыре назад неожиданно вернулся урядник Матвейча. Он был тихий, без сабли, но кто-то сделал его опять хозяином фактории. Он продавал кирпич чаю в полтора раза дороже, чем купец Грибакин, а купец — вдвое дороже, чем прежде. Хачимас был головой в совете, но Чекарен считался первым в роде и держал печать у себя.

И овены думали, что так надо.

Олешек поселился в урасе тунгуса Егора, отдав за это три пачки табаку.

Он позвал в гости двух молодых пастухов и трех самых бедных охотников из бэтюнского рода. Он угостил их чаем, печеным хлебом и сахаром.

Щедрость не покинула его.

Он сказал пастухам и охотникам:

— Меня зовут большевиком. Запомните это. Я научился узнавать врагов бедных людей. Вас же зовут по-старому, и враги по-прежнему живут между вами.

— Что же нам делать?

— Гнать их, как гонят диких оленей по глубокому снегу, пока они не упадут.

Целый месяц жил Олешек в стойбище. Он не ловил корюшки — не было сетей, не ходил на зверя — не время было для охоты.

Он играл с мальчишками на берегу в бабки, придумав для них новую игру, которую назвал «школой». Одну бабку обвязывали ленточкой и ставили в стороне. Кто собьет ее, тому Олешек показывал букву. Самые меткие знали уже половину азбуки.

Никичен приходила смотреть на игру. Олешек и ей показывал буквы. Она смеялась, так как запоминала их плохо.

Ей было жалко Олешека, не ловившего ни зверя, ни рыбы. Чем он будет сыт?

Каждый день приходил в ее урасу Прокофий, но без Олешека ей было скучно. Олешек был по-прежнему статен и ловок. Только странная одежда делала его суровым.

Никичен показала ему стадо Хачимаса — десять маток и десять аянских оленей. Среди них был ее новый севокин, крупный, как молодой лось. Никичен продела в его уши красную нитку с кисточками. Олешек не взглянул на ее севокина.

Кончился ход корюшки, и Никичен принесла Олешеку полный мешок с рыбой.

— Ешь, — сказала она, — в этом году хороший улов!

— Если улов хорош, то будем веселиться, — ответил Олешек. — Только не в твоей урасе.

— Почему? — с обидой спросила Никичен.

— Она не твоя и не Хачимаса, а купца Грибакина. Вы богаты, потому что другие бедны…

После корюшки неделю шла горбуша, и неделю сушили юколу, а затем наступил праздник. В каждой урасе пекли канну — рыбьи лепешки с икрой и молоками. Ночи были необлачные. Море лежало тихое, пробуравленное звездами, Горели костры. Девушки ждали танцев.

Олешек первый вышел на песчаный берег и громко крикнул:

— Яхор!

Двое пастухов и трое самых бедных из бэтюнского рода взялись за руки. Девушки вступили в круг. Никичен стала между Прокофием и Олешеком. И все медленно закружились по солнцу — с востока на запад.

Но то, что выкрикивал Олешек и что повторяли за ним пастухи, было необычно:

— Урядник Матвейча берет десять белок за пачку табаку! Мы богаты долгами купцу! Мы платим подать Чекарену! Враги по-прежнему живут между нами! Гоните их, как оленей по снегу! Хачимас хочет быть богатым, чтобы мы остались бедными. Где же советская власть?

Тунгусы слушали. Все новые входили в круг и повторяли слова Олешека. Прибой касался нот танцующих.

Рука Никичен, державшая Олешека, слабела. Прокофий ушел из круга, зовя за собой Никичен.

Вдруг камень упал на середину, шлепнувшись в песок. Другой просвистел и ударил в грудь Никичен. Она упала. Круг рассеялся. И в темноте на песке остался один Олешек, склонившийся над Никичен.

Он услышал рядом с собой сиплый голос Грибакина: