Избранное

Июль. Воздухоплаванье. Объемобугленного бора. Редколесье.Его просветы, как пролеты лестниц,Олений мох и стебли надо лбом.Кусты малины. Папоротник, змейпристанище, синюшные стрекозы.Колодезная тишь. Свернувшиеся розы.Сырые пни. И разъяренный шмель.Таков надел, сторожка лесника.Я в ней пишу, и под двумя свечамимараю, чиркаю, к предутрию сличаюс недвижным лесом, чтоб любовь снискатьу можжевельника, у мелкого ручья,у бабочек, малинника, у ягод,у гусениц, валежника, оврага,

безумных птиц, что крыльями стучат.В сырой избе, меж столбиками свеч,прислушиваюсь к треску стеарина,я вспоминаю стрекот стрекозиныйи вой жука, и ящерицы речь.В углу икона Троицы, и столуглами почерневшими натянут,на нем кухонный нож, бутыль, стаканы,пузатый чайник, пепельница, соль.Кружат у свеч два пухлых мотылька.Подсвечник, как фонтан оледенелый.Хозяин спит, мне нужно что-то сделать,подняться, опрокинуть, растолкатьхозяина, всю утварь, полумрак,там, за спиной скрипящие деревья,

по пояс в землю врытые деревни,сырой малинник, изгородь, овраг,безумных птиц, все скопище озер,сгоревший лес, шеренги километров…Так вот вся жизнь, итог ее засмертны,два мотылька, малинник, свечи, бор.

1960

Псковское шоссе

Белые церкви над родиной там, где один я,где-то река, где тоска, затянув перешеек,черные птицы снуют надо мной, как мишени,кони плывут и плывут, огибая селенья.Вот и шоссе, резкий запах осеннего дыма,листья слетели, остались последние гнезда,рваный октябрь, и рощи проносятся мимо,

вот и река, где тоска, что осталось за ними?Я проживу, прокричу, словно осени птица,низко кружась, все на веру приму, кроме смерти,около смерти, как где-то река возле листьев,возле любви и не так далеко от столицы.Вот и деревья, в лесу им не страшно ли ночью,длинные фары пугают столбы и за нимиветки стучат и кидаются тени на рощи,мокрый асфальт отражается в коже любимой.Все остается. Так здравствуй, моя запоздалость!Я не найду, потеряю, но что-то случится,возле меня, да и после кому-то осталасьрваная осень, как сбитая осенью птица.Белые церкви и бедные наши забавы,все остается, осталось и, вытянув шеи,

кони плывут и плывут, окунаются в травы,черные птицы снуют надо мной, как мишени.

1961

" Мы — судари, и нас гоня "

Эрлю

Мы — судари, и нас гонябрега расступятся как челядь,и горы нам запечатлеютскачки безумного коня.И на песок озерных плесов,одетый в утренний огонь,прекрасноликий станет конь,внимая плеску наших весел.

1965

" Хорошо на смертном ложе "