Избранное

Футуристы — слом старых поэтических систем, масштабность хлебниковской социальной утопии, не­обычность поведения, языковой эксперимент. Из поис­ков поэтического языка каждый извлекал свое: Асеев — корневые сопоставления, Маяковский — словотворче­ство, Крученых — заумь.

Обериуты словесные сдвиги Хлебникова использо­вали как орудие для сдвига действительности, для обе- риутской иронии. Сам Хлебников вовсе не ироничен. Он простодушен. Простодушие хлебниковской интонации, его «отмытый» эпитет Заболоцкий и Олейников исполь­зуют так, как взрослые детскую речь для создания дет­ского анекдота. Хармс реализует заумь, как абсурдизм, что вовсе не соответствует цели Хлебникова проникнуть в смысл звуков речи.

На поэтов моего поколения Хлебников тоже влиял по-разному и в разной степени, но в этом влиянии преоб­ладали не словесный эксперимент (хотя и это было), не возможность сдвинуть речь в сторону иронии (нам в ту пору не очень свойственной), а скорее образная система, чистота интонации и внутренний пафос, сни­мавший пафос внешний, присущий многим поэтам до­военной поры.

Меньше всего из Хлебникова воспринял Павел Ко­ган, хотя очень его любил, часто цитировал наизусть.

Более явственно влияние Хлебникова на Кульчиц­кого. «Русь — ты вся поцелуй на морозе» — эпиграф к самому значительному произведению погибшего на войне поэта поэме «Самое такое», где сложно сочетаются интонации Маяковского и Хлебникова.

Хлебниковский элемент чувствуется в военных сти­хах Наровчатова, особенно в его польском цикле, где поэта привлекает стихия славянской речи.

Слуцкий высоко ценил и всю жизнь перечитывал Хлебникова. Но для того, чтобы выделить из тугого сплава его поэзии хлебниковские черты, нужно предпринять детальное исследование. Думаю, что оно будет ре­зультативным. Уже зрелым поэтом Слуцкий написал стихотворение о захоронении праха Хлебникова на Новодевичьем кладбище. Если память мне не изменяет, он при этом присутствовал, и стихотворение написано по живому впечатлению.

Принято прямо из Хлебникова выводить манеру Ксении Некрасовой. На мой взгляд, здесь некоторые черты сходства обманывают. Есть поэты, которые по своему устройству мало что-либо воспринимают от других поэтов. Такова и Ксения Некрасова. Возможно, что она почти и не читала Хлебникова. Однажды я спро­сил ее, читает ли она книги. Она ответила:

— Очень редко. И их не помню. Во мне бродят только тени книг.

Она иногда совпадала с Хлебниковым в детскости, в непосредственности интонации, в свежести образа, в свободе от правил стихотворства.

Хлебниковцем у нас еще до войны считался Нико­лай Глазков. Он сам от этого не отказывался. Он и в манере поведения где-то отражал простодушие Хлеб­никова, однако и не без иронии, ему присущей. Корни его поэзии в значительной степени питались не столько русским футуризмом вообще, сколько «будетлянством». Названия поэм «Хихимора», «Поэтоград» прямо отсы­лают к Хлебникову. Оттуда же идет интонационная прозрачность многих строк Глазкова. Есть и прямые сопоставления:

И мир во всем многообразии

Вставал, ликуя и звеня,Над Волгой Чкалова, и Разина,И Хлебникова, и меня.

Соблазнительно было бы вывести глазковскую иро­нию из хлебниковских сдвигов, как это было у обериутов. Но это вопрос сложный. Я не мог бы утверждать, что на поэтику Глазкова большое влияние оказали обериуты. Глазков тоже ироничен. Но ирония его друго­го назначения и другого происхождения. Чем больше читаешь Глазкова, особенно на фоне нынешней поэзии, тем чаще убеждаешься, что его ирония происходит от стыдливости, от желания скрыть слишком явный пафос. Ему близок пафос Хлебникова, близок пафос довоен­ного и военного периода творчества поэтов нашего поко­ления. О патетичности Хлебникова и Глазкова, кажется, еще мало написано.

Анна Андреевна Ахматова как-то сказала мне, что Хлебников плохо писал до революции и хорошо после (сопоставляя его с Маяковским). Мне не показалось, что она права, может быть потому, что на меня больше влиял ранний Хлебников.

Хлебниковым заболел я году в 1939, переболев Па­стернаком. Может быть, после причудливых построе­ний Пастернака потянуло на непосредственную просто­ту речи раннего Хлебникова.

Неужели, лучшим в страже,От невзгод оберегая,Не могу я робким дажеБыть с тобою, дорогая?(«И и Э»)

Тогда я увлекался первобытностью, хотелось до­браться до основ речи и поэтического образа, счистить с них нагар литературы. Мне нравились первозданность поэм «И и Э», «Вила и Леший», «Шаман и Вене­ра». Пытался подражать интонации этих поэм.

Учась у Хлебникова, написал стихи «Пастух в Чу­вашии». Вот строки из него:

Он был божественный язычникИз глины, выжженной в огне,Он на коров прикрикнул зычно,И пело эхо в стороне.

А вот из тогдашней же поэмы «Мангазея» («Падение города»):