Избранное

— Мы всегда так делаем, — пояснил он. — Моя бабушка достала это у индианки из племени чокто еще лет сто тридцать назад. Никто из нас никогда не знал, что это такое, но следов оно не оставляет.

Он тяжело поднялся и отряхнул колени. Потом так же неторопливо и аккуратно закрыл крышкой табакерку, убрал ее, снял с каминной доски пакет и опять уселся на стул.

— Завтра мазь должна почернеть, а когда она чернеет, она действует. Не мочите лицо водой до утра, а через десять дней я опять приду и намажу еще раз, а на… — он задумался и стал медленно загибать узловатые пальцы, беззвучно шевеля губами, — …на девятый день июля все отвалится. Только не позволяйте мисс Дженни и всем этим докторам вас трогать.

Он сидел, держа на сдвинутых коленях пакет, и теперь, неукоснительно следуя заведенному исстари ритуалу, принялся его развязывать, дергая розовую тесемку так медленно, что человек помоложе наверняка бы не выдержал и начал на него кричать. Старый Баярд, однако, просто закурил ситару и вытянул ноги на каминную решетку, и в конце концов старик Фолз развязал узел, снял тесемку и повесил ее на подлокотник своего кресла. Тесемка упала на пол, и тогда он нагнулся, поднял ее, повертел в своих толстых коротких пальцах и снова повесил на подлокотник, проследив за ней еще некоторое время на случай, если она снова упадет, а потом развернул пакет. Сверху лежала картонная коробка с жевательным табаком, и он вынул одну плитку, понюхал, повертел в руке и понюхал еще раз. Потом, не откусив ни кусочка, отложил ее в сторону вместе с остальными плитками и снова заглянул в пакет. Выудив в конце концов бумажный кулек, он открыл его и невинными мальчишескими глазами стал внимательно его изучать.

— Да, доложу я вам, мне иногда даже стыдно, что я такой страшный сластена. До смерти люблю сладости, — сказал он.

Все еще бережно держа другие предметы у себя на коленях, он перевернул кулек вверх дном и вытряс себе на ладонь два или три полосатых, похожих на креветок предмета, сунул один себе в рот, а остальные отправил на место.

— Боюсь, что скоро у меня начнут выпадать зубы и тогда мне придется конфеты сосать или есть мягкие. А я мягкие конфеты всегда терпеть не мог.

Его дубленая щека размеренно надувалась и опадала, как при вдохе и выдохе. Он снова заглянул в кулек и взвесил его на руке.

— Было время, году в шестьдесят третьем или четвертом, когда за такой кулек конфет можно было купить участок земли да еще парочку черномазых в придачу. Много раз так было — ни сахару, ни кофе, есть нечего, украдешь, бывало, кукурузы и ешь, а нечего украсть, так траву из канавы жевали, когда приходилось стоять на биваке ночью под дождем, вот как оно было… — Голос его постепенно замер среди древних призраков былой стойкости духа и тела, в тех краях, где теперь обитают их блестящие, по бесполезные порывы. Он крякнул и снова взял в рот мятную конфету.

— Как сейчас помню тот день, когда мы обходили армию Гранта, продвигаясь на север. Грант тогда был в Гренаде, и полковник нас собрал, мы сели на лошадей и соединились с Ван Дорном. Это было, еще когда полковник на том серебристо-сером жеребце ездил. Грант все еще стоял в Гренаде, но Ван Дорн однажды взял да и пошел на север. Зачем, мы и понятия не имели. Полковник, тот, может, и знал, но нам он про это не говорил. Да нам оно и ни к чему было, раз мы все равно в сторону дома шли.

Ну вот, мы и ехали сами по себе, чтоб потом соединиться с остальными. Остальные так и думали, что мы с ними соединимся, ну а полковник — он думал по-другому. У него еще стояла неубранная кукуруза, вот он и решил на время домой заглянуть. Мы вовсе не бежали, нет, — пояснил он. — Мы просто знали, что Ван Дорн неделю-другую и один продержится. Он ведь всегда держался. Храбрый был парень.

— Все они были храбрецами, — согласился старый Баярд, — да только вы, ребята, слишком часто бросали воевать и по домам разбегались, черт вас побери.

— Ну и что ж такого? — сердито возразил старик Фолз. — Даже если вся округа полна медведями, человек не может все время только и делать, что за ними гоняться. Он должен иной раз и передышку сделать, хотя бы для того, чтобы дать роздых лошадям и собакам. Да только те лошади и собаки не хуже любых других могли идти по следу, — задумчиво и гордо добавил он. — Конечно, мало кто мог за тем дымчатым жеребцом угнаться. Во всей армии конфедератов его только одна-единственная лошадь обскакать могла — та, которую Зеб Фозергил на одной конной заставе у Шермана угнал, когда он в последний раз в Теннесси ездил.

Никто из наших никогда не знал, зачем Зеб туда ездит. Полковник говорил, что он просто лошадей ворует. Он и правда никогда не возвращался без того, чтоб хоть одну лошадь с собой не привести.