Линия романа, посвященная Лавровскому, бывшему белому офицеру, эмигранту, в годы войны нашедшему путь к силам Сопротивления и под конец жизни вернувшемуся на Родину, мне кажется самой сильной в книге. В новом ракурсе, но с той же силой сарказма и обличения, предстает мир фашизма, на этот раз в центре — «бывший русский человек», бывший друг Лавровского — Вадим Воронцов. Пронзительно, резко написана сцена свидания бывших друзей, побратимов. Читателю передается омерзение, ненависть Лавровского к близкому ему когда-то, любимому смолоду другу... И вот перед ним Вадим в эсэсовском мундире с чужими знаками отличия, чужими словами. Потрясение Лавровского описано скупо: только что ударивший Воронцова по лицу, он снимает перчатки и моет руки в придорожном ручейке...
И здесь «бытовые», обыденные сцены по своему накалу значительно уступают тем, полным страсти и напряжения, которые живописуют политические конфронтации, столкновения непримиримых противников, бывших друзей, оказавшихся по разную сторону баррикад, теперь врагов — навсегда.
И хотя история Лавровского заканчивается его смертью, в финале звучит облегчение, как бы прощение его, примирение:
«Как торжественно, как прекрасно! Этот медленный и непрерывный лёт снежинок. Первый снег русской зимы... И так будет и потом. Я еще поживу...» — подумал он, умирая».
Ирина Гуро обращается в своем творчестве и к далеким временам зарождения немецкого коммунистического движения, и здесь тонко исследуя ту пору, когда до нацизма было еще далеко, но тень стоящего впереди уже падала на людей, на героев ее книги. Такого именно человека, к тому же еще и политика, мы встречаем в лице Клары Цеткин, которой посвящен роман «Ольховая аллея». Целая эпоха рисуется здесь через величавый и обаятельный образ Клары.
Книги, о которых шла речь, связаны единством авторских устремлений. Но этим нельзя ограничить слово о творчестве Ирины Гуро.
Очень тесно примыкают к ним и другие произведения писательницы. И в первую очередь роман «Невидимый всадник». В нем раскрывается наша действительность 20—30-х годов: молодость советской отчизны, молодость героев.
Его несомненная автобиографичность, как и в других случаях, щедро переплетенная с вымыслом, освещает всё особым светом, как бы с близкого расстояния.
То, что героиня молодая юристка, следователь по уголовным делам, дало в свое время некоторое основание критике говорить о детективном начале в романе. Внешне это, возможно, и верно, но суть романа — в становлении характера молодого человека, рано и смело вошедшего в самую стремнину жизни.
Немаловажной чертой дарования Ирины Гуро мне представляется ее ироничность, добрый юмор, когда она говорит о людях хороших, но они сменяются разящим сарказмом, когда писательница переносит нас в стан врагов.
В чем же причина несомненного успеха книг Ирины Гуро?
Проще простого было бы объяснить его тем, что в них отражен, как бы «списан с жизни» личный опыт, собственные переживания.
Несомненно и это. Да, писательница провела детские годы подобно Лёльке среди заводских ребят, вдали от больших городов. Это она, начитавшись вдоволь книг, свезенных из помещичьих имений в заводскую библиотеку, потом воображала себя бальзаковским героем, попав в большой город. Это свою юность описывает писательница, посланная комсомолом на практику в органы юстиции.
Следуя дальше по бурному, порожистому течению судеб героев, мы на каждом отрезке его находим отражение разных этапов биографии писательницы. Ее военная судьба, выполнение заданий командования в тылу врага, участие в партизанском движении — все это какой-то стороной входит в романную ткань, придавая ей ту правдивость, которая пленяет читателя и вызывает сопереживание.
Но это бесспорное достоинство «творческого багажа» Ирины Гуро само по себе вряд ли создало бы писателя. Нужен еще и талант. Ирина Гуро им не просто наделена природой, она еще обогатила его многолетним трудом, отшлифовала упорной старательностью и требовательностью к себе, в чем, надеюсь, каждый читатель убедится, закрывая последнюю страницу этого двухтомника.
КНИГА ПЕРВАЯ
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
1
День начался плохо: у меня украли ботинки. Высокие ботинки со шнуровкой спереди, которые мне сшили в заводской мастерской из папиных заготовок на сапоги. Их утащили прямо из-под гладильной доски, на которой я спала. Я боялась клопов. Они были всюду. Только в гладильной доске их не было.
Босиком я опрометью выбежала в коридор, как будто там сидел и дожидался меня вор с моими ботинками под мышкой. Дверь на лестницу была настежь, а на замки мы вообще ничего не запирали. Принципиально.
В это время зазвонил телефон. Звонил мой папа. Я еле слышала его. Можно было подумать, что он говорит не с завода в Лихове, а по крайней мере из Москвы. Хотя он надрывался изо всех сил.
— Лёлька! — орал мой папа.— Ты там с раклами спуталась, в комсомол записалась...
— Ну и что? — крикнула я, воспользовавшись тем, что папа поперхнулся от злости.
— А то, что придут белые, тебя пороть будут…
— Не придут, дудки! — кричала я.