Избранное в двух томах

330 Штурманы, механики, экспериментаторы, выполняя команду Перелета, сбросили свои аварийные люки, открыли дверки аварийных выходов и

попрыгали за борт. Их раскрывшиеся парашюты белым пунктиром отметили

путь, по которому прошел горящий корабль.

Второй летчик переспросил командира:

— Мне что, тоже прыгать?

И, услышав нетерпеливое: «Давай, давай, не задерживайся!», покинул

самолет вместе с остальными.

Кстати, вот еще моральная проблема: многие из наземной, да и летающей

братии склонны были потом осудить второго летчика. Осудить, конечно, не

административно, но, так сказать, с позиций этики. Не должен он, мол, был

бросать своего командира в беде.

Не знаю. Может быть, и не должен. Но решительно утверждать это не берусь.

Более того, не вижу оснований усомниться в том, что именно таково было

желание Перелета — удалить с борта машины всех, без кого он мог обойтись.

Предполагать здесь с его стороны какую-то показную деликатность — нечто

вроде уговариваний радушной хозяйки за столом, в ответ на которые вежливый

гость должен умеренно поломаться и взять, скажем, лишнюю порцию варенья не

раньше чем после третьего предложения, — не приходится. Ведь не велел

командир корабля прыгать тому же бортинженеру. Да и немыслимо представить

себе в подобной ситуации какие-либо споры с командиром на тему о том, выполнять или не выполнять его приказание, в чем бы оно ни заключалось. На

такую роскошь тратить драгоценные — идущие уже по штучному счету —

секунды жалко!

Почти всегда, оставаясь в терпящей бедствие машине, первый летчик

старается заблаговременно сплавить с борта второго. И никто никогда не

упрекает второго за это. Особенно если его командир остается жив.

А Перелет и Чернов в живых не остались. Уже совсем недалеко от аэродрома

горящий самолет вдруг энергично пошел в крен и так, задрав одно крыло к небу, а второе опустив к земле, врезался в лес. Не буду отвлекаться в сторону анализа

возможных причин этого зловещего накренения — скорее всего перегорели тяги

управления элеронами. Так или иначе, попытка спасти машину не удалась. Риск

не оправдался. Нет ни опытного самолета, ни двух наших товарищей, за-331

мечательных авиаторов, Героев Советского Союза А. Д. Перелета и А. Ф.

Чернова.

Стоит ли такая игра свеч?

И все-таки, как это, может быть, ни жестоко, приходится снова и снова

давать положительный ответ: да, безусловно, стоит!

То есть, конечно, если можно было бы заранее знать, когда отчаянные

попытки испытателей во что бы то ни стало спасти машину увенчаются успехом, а когда не увенчаются, следовало бы в последнем случае спокойно бросать

самолет и спасаться самому. Но такой возможности — так сказать, знать, где

упадешь, и соломки подстелить — жизнь, как правило, не дает.

Поэтому и приходится в каких-то частных горьких случаях постфактум

констатировать, что тут борьба за машину была безнадежной, а в целом, в массе, как общее правило, признавать такую борьбу нормой поведения испытателя.

Иногда это въевшееся в плоть и кровь каждого настоящего испытателя

стремление приводило к результатам хотя и не трагическим, но все же, мягко

говоря, далеко не запланированным.

И независимо от добрых намерений летчика, которыми, как известно, вымощена дорога в ад, не всегда реализация этого стремления удостаивалась

последующего всеобщего одобрения. Особенно если действия пилота

оказывались безуспешными.

Один из таких случаев произошел у меня на главах и запомнился надолго.

Дело происходило на нашем испытательном аэродроме в первые недели

войны. Большая часть летчиков-испытателей аэродрома существовала в это время

как бы в двух лицах: днем они выполняли текущую испытательную работу, а

ночью несли боевую службу в специально сформированной эскадрилье ночных

истребителей, летавшей на новых скоростных самолетах, еще мало освоенных в

обычных строевых частях. Спали «по способностям»: урывками, по два-три часа

утром, вечером и даже между вылетами, причем с удивлением установили, что в

отличие от сведений, почерпнутых в первых классах школы, с переменой мест

слагаемых сумма ощутительно меняется! По крайней мере сумма часов сна.

332

* * *

Так или иначе, летчики торчали на аэродроме практически безвыходно, круглые сутки. И в один тихий, ясный вечер вдруг раздался сигнал воздушной

тревоги. Это было действительно «вдруг»; соблюдая традиции прославленной

немецкой аккуратности, фашистские бомбардировщики прилетали только ночью, почти всегда в одно и то же время. Сейчас им появляться не полагалось.

Что делать? Первая естественная реакция — бежать к истребителям своей

боевой эскадрильи и взлетать навстречу противнику — проскочила холостым