Избранное в двух томах

популярность Дедала, — хорошо овладевшего техникой скромного пилотяги, благополучно и без происшествий долетевшего до места назначения.

Увы, и по сей день современные Икары начисто затмевают своей

сенсационной известностью современных же Дедалов. Странно, но факт.

Что это, тоже проблема авиационной (или околоавиационной) этики?

Или, может быть, скорее — эстетики? Не знаю.

* * *

Известный английский ученый-гидродинамик Фруд закончил свое

исследование о качке корабля искренними словами: «Когда вновь построенный

корабль вы-

370

ходит в море, то его строитель следит за его качествами на море с душевным

беспокойством и неуверенностью, как будто это воспитанный и выращенный им

зверь, а не им самим обдуманное и исполненное сооружение, которого качества

должны быть ему вперед известны в силу самих основ, положенных в

составление проекта».

Если подобное признание справедливо по отношению к морским судам, которые человек строит уже тысячи лет, то что же остается сказать о самолетах!

Тут уж сюрпризам, что называется, сам бог велел быть. Не знаю, как насчет

других божьих повелений, но это выполняется на редкость исправно: недостатка

в сюрпризах в ходе летных испытаний почти никогда не ощущается.

И сообщать о них создателям новой машины вынужден не кто иной, как

летчик-испытатель.

Если сюрприз приятный, сказать об этом, конечно, одно удовольствие. Но

почему-то гораздо чаще выплывают сюрпризы огорчительные. И докладывать о

них — едва ли не самый неприятный пункт длинного перечня профессиональных

обязанностей летчика-испытателя.

«Резать правду-матку» иногда страшно не хочется — как из благородного

человеколюбия (кому нравится огорчать окружающих?), так и потому, что

означенное действие редко приводит к улучшению взаимоотношений между

летчиком и создателями машины. В праведном стремлении поддержать эти

взаимоотношения на достаточно высоком уровне недолго поддаться соблазну и

пойти по линии наименьшего сопротивления.

Самолет, который впервые заставил меня задуматься об этом, появился во

время войны. Мне не довелось принимать участия в его испытаниях, и как-то

получилось, что я познакомился с ним в воздухе, только когда машина уже

строилась серийно.

К этому времени в моем послужном списке числилось уже добрых четыре

десятка самолетов разных типов. Давно уже и речи не было ни о какой вывозке.

Ознакомившись с конструкцией и расчетными данными новой для себя машины

на земле, я, как всякий профессиональный испытатель, садился в самолет, взлетал, а там — в воздухе — он сам раскрывал мне все свои манеры и повадки.

371 Так же вылетел я и на этой машине, тем более что не имел оснований считать

ее особенно серьезной: легкий штабной самолет на пять пассажиров, с двумя

маломощными моторами, классической схемы моноплан с низко расположенным

крылом — чего там могло быть необыкновенного!

Но отступления от обыкновенного начались сразу после отрыва.

Прежде всего я не почувствовал на штурвале и педалях живого, упругого

сопротивления воздушной среды, того самого сопротивления, которое дает

возможность «чувствовать машину».

Казалось, можно поставить штурвал и педали в любое произвольное

положение, бросить их — и так они в этом положении и останутся, таща самолет

все дальше от исходного режима.

В довершение всего самолет был не очень гармоничен: недостаточно

устойчив в продольном и чрезмерно устойчив в поперечном отношении.

Конечно, опасности для меня и моих спутников все это не представляло: я

работал испытателем, повторяю, все-таки уже не первый год, так что разобраться

в особенностях очередного самолета и на ходу приспособиться к нему удалось

достаточно скоро.

Но считать в таком виде машину доведенной явно не приходилось. А ее ведь

уже выпускали серийно! Как же это могло получиться?

Едва самолет, успокоенный несколькими энергичными движениями рулей, замер в режиме набора высоты, я обернул свою несколько растерянную

физиономию к соседу — ведущему инженеру конструкторского бюро.

— Чего вы так смотрите? — забеспокоился он.

— Как вы считаете: пилотажные свойства у нее Доведены? Ничего лечить не

надо? — дипломатично спросил я, сделав при слове «нее» неопределенное

движение головой в сторону штурвала, приборной доски и носа машины.

Мой сосед удовлетворенно хмыкнул:

— Все в порядке. Ее облетывал.. — тут он назвал фамилию одного из моих

товарищей, уже в то время прочно стоявшую в списке первой пятерки лучших

испытателей страны. — Он сказал после полета, что все отлично, машина

превосходная.

372 По-видимому, выражение удивления на моем трепетном челе усилилось, ибо

ведущий инженер счел нужным повторить:

— Так и сказал.

— И написал в летной оценке?

— И написал в летной оценке.

Мы полетели дальше. Самолет, требующий неусыпного внимания на взлете, не стал смирнее ни на крейсерских режимах полета, ни на виражах, ни на