Избранное в двух томах

На первый взгляд парадоксально, но если вдуматься — вполне логично, что

особенно опасны подобные вещи на машинах спокойных, смирных, легко и

просто управляемых. К подобным машинам, как раз благодаря этой их

бесхитростности, летчик привыкает относиться с полным доверием и оказывается

застигнутым врасплох, когда самолет коварно преподносит ему свой, пусть

единственный (больше и не надо), издавна заготовленный сюрприз.

Искать ахиллесову пяту каждого нового самолета — едва ли не главная

забота летчика-испытателя. Искать и найти ее как можно раньше! Лучше всего —

в ходе испытаний первого же опытного экземпляра.

Кстати, и эту работу скорее осилит человек, имеющий за плечами опыт

полетов на летательных аппаратах многих типов.

* * *

К своему сто двадцать четвертому типу я дошел нелегким путем.

Нет, речь тут идет не о заклинивших рычагах управления, отказавших

двигателях, не желающих выпускаться шасси и прочих «нормальных», неизбежных в испытательной работе осложнениях. Все это, конечно, было, но

это, повторяю, норма, без которой в нашем деле не проживешь. Не воздушные, а

сугубо земные злоключения сильнее всего подпортили мне жизнь.

Что может быть хуже удара ножом в спину! Удара, нанесенного своими.

Своими друзьями, единомышленниками, учителями. .

Дождался такого удара и я.

Об этом периоде своей жизни и всех предшествовавших и сопутствовавших

ему обстоятельствах можно

392

было бы рассказывать достаточно долго. И я не делаю этого сейчас только

потому, что пишу записки летчика-испытателя, а все эти «предшествовавшие и

сопутствовавшие» отнюдь не составляли специфики какой-либо одной

конкретной профессии.

Оглядываясь на годы своей молодости, я вижу, что мне, в общем, повезло.

Полоса массовых репрессий 1937—1938 годов обошла меня стороной. Надо

полагать, что сыграло тут свою роль и то обстоятельство, что пришел я в наш

Отдел летных испытаний ЦАГИ только осенью 1936 года и в упомянутый

страшный период просто не успел вырасти в фигуру, достаточно заметную, чтобы заинтересовать собой ведомство Ежова. Правда, было и на меня заведено

персональное дело за «связь с врагами народа», но связь эта была даже по меркам

того времени настолько очевидно многоступенчатой (через нескольких

«знакомых моих знакомых»), да и возникло дело, когда кампания борьбы с

«врагами народа» если не прекратилась, то хотя бы стала менее массовой. Так что

«дело» мое вскоре заглохло.

В годы войны общественная атмосфера стала несравненно чище. Борьба не

на жизнь, а на смерть с сильным, вполне реальным врагом заставила забыть (или

почти забыть) о выдуманных «врагах внутренних».

Однако после войны многие темные силы нашего общества вновь

оживились. Пошли унизительные проверки и последующие репрессии воинов, вернувшихся из плена. Поднялась мутная волна борьбы с «космополитами».

Немало черных дел делалось под флагом политической бдительности. Дошла

очередь и до нашего испытательского коллектива.

Короче говоря, весной пятидесятого года я удостоился чести открыть своей

скромной персоной довольно длинный список летчиков, откомандированных в

порядке «очищения засоренных кадров» под разными предлогами из родного нам

института. Испить сию горькую чашу пришлось и Рыбко, и Капрэляну, и

Якимову, и Тарощину, и Гарнаеву, и Эйнису, и другим летчикам, немало

потрудившимся как в прошлом, так и в будущем, когда окончилась эта мутная

полоса нашей жизни.

Оставалось утешать себя тем, что я по крайней мере оказался в хорошей

компании.

393 . .Потянулись долгие, пустые, ничем, кроме бесплодных раздумий о

странности происходившего, не заполненные дни.

Это было, кроме всего прочего, очень непривычно. Раннее лето пятидесятого

года выдалось ясное и солнечное. Всю свою сознательную жизнь я бывал в это

время года неизменно очень занят. А сейчас каждый день начинался с того, что я

аккуратно, как на службу (именно к а к на службу), с утра отправлялся в

очередную канцелярию, чтобы убедиться в отсутствии ответа (или наличии

отрицательного ответа) на одно из моих многочисленных заявлений.

После этого оставалось бродить по городу, заходить в скверы и парки, часами

сидеть у какого-нибудь, фонтана. Даже кино не давало возможности отвлечься: по причинам, где-то очень далеко пересекавшимся с причинами моих

собственных злоключений, репертуар кино в те времена был весьма беден —

очередная выдающаяся (других тогда не выпускали) картина шла во всех

кинотеатрах по нескольку месяцев подряд.

Оставалось ходить и думать. Ходить и думать, снова и снова возвращаясь на

одни и те же улицы и К одним и тем же мыслям.

Да, это было почище любого флаттера!

* * *

Лето уже перевалило за половину, когда я получил назначение на новое