Избранное в двух томах. Том I

Предложение Рязанцева было для меня неожиданным. Ведь он мог предложить должность не мне, а кому-то из опытных, прошедших войну политработников, тем более что в связи с сокращением армии многие из них подлежали демобилизации. А я и в партии только с войны, и опыта новой для меня работы почти не имею. А главное — как же с мечтами о возвращении к довоенной жизни?.. И Рина так надеется, что я скоро приеду насовсем, ждет меня…

Обо всем этом я откровенно поведал Рязанцеву. На это он мне ответил так:

— В армии вам еще послужить все равно придется. И, наверное, не один год. Дельными офицерами, такими, как вы, не разбрасываются. Так лучше служить на той должности, которая вам больше по душе. Я же знаю, имеете к людям подход. У вас это получается. Еще той ночью, когда из окружения с вами выходили, увидел — получается. А это для политработника главное.

Оказалось, что Рязанцев прекрасно осведомлен о том, как во время войны я работал парторгом штаба в своем полку, как выполнял поручения Симеонова, довольно часто просившего меня провести беседу с бойцами где-нибудь в подразделении или выступить на митинге. Признаться, прежде я никогда не был любителем ораторствовать и не стремился на трибуну, напротив, на собраниях выступал только в силу крайней необходимости, лишь когда, как говорится, брало за живое. Но на войне — другое дело. Там «за живое» берет куда чаще, чем в мирной жизни.

…Помню самое первое поручение, которое дал мне Симеонов, — провести беседу в стрелковой роте о предстоящем штурме Киева, к окраинам которого мы вышли на рассвете ноябрьского дня, форсировав Днепр севернее. С крутого днепровского берега мы увидели черный дым пожарища, встававший над городом в белесом холодном небе. Самого города в рассветной дымке нельзя было разглядеть, только чуть заметная вертикальная черточка маячила над горизонтом в том месте, где угадывался Киев, — этой черточкой была, как мы догадались, колокольня Лавры. Неожиданное волнение охватило меня: мы за Днепром, который еще недавно казался таким далеким, мы у стен Киева, который два года был для немцев глубоким тылом… Чувство неожиданной гордости теснило мне душу: мы, именно мы, наш полк, станем освободителями матери городов русских…

И когда через час на лесной полянке под высокими соснами я говорил солдатам о том, какая почетная обязанность им предстоит, все эти чувства нашли выход в словах, и я видел, как этими же чувствами зажигаются глаза людей, слушавших меня. А на следующий день, когда Киев был уже взят и мы двинулись дальше на запад, со встречной повозки, на которой везли в тыл раненых, кто-то из них, совсем незнакомый мне, прокричал: «Освободили матерь-то, товарищ капитан!» И я догадался, что крикнул один из тех солдат, что слушали меня перед боем. Видно, слова, сказанные мной, запали в душу этого солдата, как, может быть, и в души других. И, возможно, именно в этот момент я впервые в жизни почувствовал и понял, как радостно знать, что слово, сказанное тобой, может воодушевить людей, повести их в бой…

И если раньше поручения выступить перед людьми, что-то разъяснить им, к чему-то призвать их я принимал без особого восторга — просто потому, что считал неудобным отказаться, то после этого случая какой-то перелом произошел во мне — обязанность стала желанной.

Вот почему предложение Рязанцева заставило меня всерьез задуматься. Может быть, мое призвание именно в том деле, на которое он хочет поставить меня? Моя довоенная специальность никогда особенно не увлекала меня — ну, работал картографом, добросовестно, работал, иногда не без интереса к делу, и только. Возможно, в юности я сделал ошибку, выбирая профессию? В юные годы далеко не каждый способен определить свое истинное предназначение безошибочно. Выбирают ту специальность, которая больше устраивает по-житейски, которую легче приобрести, а нередко выбор и просто случаен. Вот и Володька сейчас — разве можно быть уверенным, что его выбор будет правильным, что ему потом не придется исправлять ошибку? А если случится ошибка, она будет и на моей совести.

Думаю, будет верно, если скажу, что довольно многие в течение всей своей жизни занимаются не той работой, в которой наилучшим образом могли бы проявиться склонности и способности каждого, а такой, на которую их ставит стечение обстоятельств. Конечно, талант человека может раскрыться если не в одном деле, так в другом. Но вот в каком лучше? Как определить это раньше и вернее? И не только определить, но и дать возможность таланту раскрыться полностью. К сожалению, жизнь пока что устроена так, что осуществить это для каждого не просто. И одна из сторон счастья людей в будущем будет именно в этом — в возможности для каждого своевременно раскрыть и проявить себя в полной, наиболее плодотворной мере своих способностей. Если люди научатся так поступать, тогда не будет работы только ради материальных благ, переведутся равнодушные к своему труду или тем более тяготящиеся им.

Впрочем, я отвлекся…

Рязанцев дал мне тогда несколько дней на размышление. И мне действительно пришлось поразмышлять.