Избранное в двух томах. Том I

Подобная профилактика в отношении показухи проводилась по всему полку Рублева, и в ней принимали горячее участие все командиры и политработники и, конечно, мы, политотдельцы. О случившемся говорили на комсомольском и партийном собраниях, писали в боевых листках и стенных газетах, постоянно вспоминали на совещаниях, — словом, выдирали единственный показавшийся побег круговой поруки чрезвычайно старательно, как это, если говорить серьезно, и делать надлежит. Конечно, при всем том не обходилось без усиленного упоминания фамилий Левченко, Бакрадзе и, особенно, лейтенанта Макарычева. Никто не обвинял Макарычева, что он знал о готовящемся обмане заранее и способствовал ему. От него самого организаторам затеи с подставными стреляющими, его непосредственным подчиненным, досталось более, чем от кого-либо. Он искренне был возмущен и тем, что они пытались делать, и тем, что они так подвели его. Но как ни говори, а случилось происшествие в его взводе, значит — он виноват, как был бы виноват в любом неблагополучии, обнаруженном в подразделении: ведь командир отвечает за все — за все поступки и даже помыслы своих подчиненных, ибо даже эти помыслы он обязан знать, и непременно будет знать, если он такой командир, которого любят, которому решительно во всем доверяют и с которым делятся помыслами. Но вот с Макарычевым не поделились… Это он, пожалуй, переживал больше всего — то, что не знал заранее, каким образом некоторые из его солдат решили поддержать «честь взвода». Мне его чувства понятны. Горько знать, что кто-то из тех, кем командуешь ты и кому доверяешь, может тебя обмануть.

Макарычев, Макарычев… Таких, как он, молодых офицеров, у нас в дивизии множество, и судьба каждого из них меня заботит не меньше, чем его судьба. Мог бы я и не очень думать о нем. А вот дался мне этот лейтенант…

Громкие голоса и смех, доносящиеся из прихожей, отрывают меня от моих мыслей. Кажется, Вовкины гости расходятся.

Хлопает закрывшаяся наружная дверь — все выходят разом. Становится совершенно тихо. Значит, ушел и Вовка, конечно, провожать Фаину. Едва ли он скоро вернется.

Как тихо в доме, таком шумном еще несколько минут назад! А не кажется ли тебе, уважаемый Андрей Константинович, странным, что вы, хозяева этого дома, постеснялись показаться гостям вашего сына? Вернувшись домой, пробрались, словно крадучись… Есть в этом что-то обидное для нас с Риной. Да и не только для нас двоих. Неужто мы, люди нашего поколения, уже так далеки от своих детей, что наше присутствие должно обременять их, а за общим столом мы не найдем с ними общего языка? Конечно, у нас неодинаковые интересы, различные во многом взгляды на вещи, ведь с высоты разных возрастов одно и то же видится по-разному. Но есть же у нас и наших детей общее. Самое главное. Ведь так должно быть всегда. Помнится, в семнадцать лет я мог обо всем говорить с отцом, как со старшим товарищем, с легкой душой поверял ему мои секреты, привыкнув делать это еще с малых лет. А почему же у меня с Володькой в последнее время не все ладно в этом смысле? Конечно, старикам всегда кажется, что, когда они были моложе, и солнце грело лучше, и вода в речке была приятнее на вкус. Впрочем, насчет воды, пожалуй, так оно и есть: в дни нашей юности промышленность еще не загрязняла природы в той мере, как теперь. Безусловно, солнце светит и нынче так же, как и в пору нашей юности. Светит равно и старым, и юным, и нет у нас больных проблем отцов и детей. И все-таки — не дальше ли дети наши в своих интересах и заботах от нас, чем в свое время были мы от своих отцов и матерей? Дальше вовсе не потому, что у нас разные пути. Путь у нас и у них один и тот же. Но время разгоняется все стремительнее, вырывая и увлекая из жизни многое, привычное для нас, и принося то, к чему нам привыкнуть трудно, а молодыми воспринимается как само собой разумеющееся. И естественно, им все меньше хочется опираться на наши мнения и советы — в быстротечно меняющемся потоке новизны их взгляды, их пусть небольшой опыт, их мечты и устремления кажутся им порой собственным благоприобретением, а не тем, что исходит и от нас, связано и с нашими прежними мечтами, надеждами, свершениями и пусть даже ошибками… А ведь на самом-то деле это исходит от нас, передано нами детям нашим как наследство, чтобы они приумножили его. И тем не менее в глазах молодости, смотрящих на нас, порой чувствуем мы вежливую иронию: «Да, мы чтим вас, но сейчас — наше время, а в нем — все по-другому, так что спасибо за науку, но…»

Нет, я, конечно, не думаю, что наши сыновья — нигилисты, «иваны, не помнящие родства». Конечно, они понимают, что продолжают начатое нами. Но поток нового в жизни так быстр, что их еще неопытный глаз подчас успевает лучше схватывать то, что в этом потоке — признак будущего, чем то, что сохраняется в нем из прошлого, и это может создать у них иллюзию, что не остается ничего. Но ведь остается же! Непременно должно сохраниться в ставших взрослыми детях наших что-то от нас, как и в нас осталось многое, унаследованное нами от наших отцов. Иначе невозможно.