Избранное в двух томах. Том второй

Гайни-апа выжидающе умолкла. Мне было трудно начать разговор о главном. Они смотрели на меня, готовые не пропустить ни слова. Я заговорил о том, как мы впервые встретились с Мурзахметом, как познакомились. Их жадное внимание подхлестывало меня, и я постепенно увлекся воспоминаниями. Галияш, слушая, порозовела, на ее личике появилась детская гордость за отца, а Гайни-апа сидела бледная, замерев.

«С Мурзахметом мы всю зиму прожили в одном окопе. Землянка холодная, стены мерзлые. Мы стелили одну шинель, укрывались другой и спали в обнимку. Так теплее».

«Боже, Мурзаш так плохо переносил холод! — встрепенулась Гайни. — Он не захворал?»

«Там мы ко всему привыкли».

«А он не кашлял? Он ведь такой невнимательный к себе, не следит за собой...»

Почувствовав, что мой рассказ иссякает, Гайни-апа стала подбадривать меня вопросами:

«У Мурзаша часто болела голова. Стоит только вспотеть ему чуть-чуть и выйти на холод, так сразу болит голова. Наверное, измучился на фронте?»

«Я что-то не замечал... Да, кстати, он как-то вспомнил. Раньше, говорит, меня головные боли мучили. А теперь и зимой с непокрытой головой хожу — хоть бы что. Помню, он еще смеялся: война, мол, от всех болезней лечит». — «Ой, вы правду говорите?» — оживилась Гайни-апа. — «Совершенно серьезно. На фронте даже те, у кого был раньше ревматизм, забыли о нем».

Гайни-апа, подавая мне пиалу с чаем, улыбнулась, вспоминая что-то. «Мурзаш очень любил чай... Но кто там мог вас напоить горячим чаем!» — вздохнула она.

Я тоже вспомнил об этой слабости Мурзахмета. Вскипятить чай в окопе — задача нелегкая. И лежала она на мне. Я бегал в хозвзвод, выпрашивал восьмушку чая. Иногда мне отказывали, и приходилось проявлять солдатскую сноровку. Потом ставили котелок на огонь и, обжигая губы, тянули горячий чай из алюминиевой кружки. Мне вполне хватало одной кружки, но из чувства деликатности я составлял компанию своему командиру.

Своими вопросами Гайни-апа постепенно как бы очищала мою потускневшую память. Она хорошо помнила все его привычки, а ведь прошло пятнадцать лет, как они расстались. Каждое его движение, походка, жесты, взгляд были свежи в памяти Гайни, будто свой дом он покинул только вчера...

Позже мы ближе познакомились с Гайни и ее дочерью. У них не было близких родственников. Мурзахмет приехал сюда перед войной из другой области. Гайни была единственной дочерью, старики ее уже умерли, и осталась она с одной Галияш. Девочке исполнилось всего три года, когда отец ушел на фронт. Знала она его по фотографиям на стене да по рассказам матери, А Гайни прожила с мужем четыре года и проводила его на войну совсем молодой. Больше она не выходила замуж.

Мы полюбили Галияш, она стала нашей старшей дочерью. Я помог им обменять квартиру, живем теперь по соседству. Удивительная манера у Гайни-апы: что ни слово, то о Мурзаше! О ком бы и о чем бы ни заходил разговор, она непременно вставит имя Мурзахмета. и расскажет какой-то схожий случай, приключившийся с ним.

Не только старого друга, время стирает в памяти даже отца родного. И удивительные вещи я стал замечать: когда мы подружились с Гайни-апой, я будто снова встретился с Мурзахметом, он ожил в моей памяти, каждый день я узнавал о нем все больше и больше, и он стал как будто ближе и дороже мне. Каждый день входила в наш дом Гайни-апа и словно приводила с собой Мурзахмета.

Но меня продолжало мучить одно обстоятельство: и в первую встречу, и потом я не мог рассказать, как я расстался с Мурзахметом. Он остался один посреди болота под огнем врага. Я слышу его зов «Мангас! Мангас!..» до сих пор. Если расскажу об этом, какими глазами посмотрю на этих сирот? Что они могут подумать обо мне? Мое единственное оправдание в том, что я вернулся на зов, и некоторое время нес друга на спине. Но как я мог оставить его под минометным огнем? Я был сам ранен, я ничего не помнил, я еле выкарабкался из болота и, кажется, сделал все, что мог, но совесть продолжала беспокоить меня.

Будто предугадывая мои затруднения, Гайни-апа не допытывалась, видел я или не видел, как погиб Мурзахмет. Она не спрашивала, боясь убедиться в том, что он действительно погиб. Едва я начинал рассказ о боях, о фронтовых опасностях, у нее сразу испуганно расширялись зрачки.

Говорят, время исцеляет любую рану. Со временем; многое забывается. Живому человеку надо думать о жизни. И Гайни-апа жила, воспитывала свою дочь.

Недавно Галияш окончила школу. Характером пошла в мать, сердце у нее чуткое, доброе. В матери души не чает. Говорят, из двух половин складывается целое. Гайни-апа и Галияш, поддерживая друг друга, смогли пережить горе и подняться на ноги...

Мангас отвернулся к окну. Мне показалось, что он сдержал вздох и что рассказ его не окончен, впереди что-то не менее интересное и важное.

Долгий летний день уже клонился к вечеру. Я накурил в комнате, и Мангас открыл окно. Он не досказал, что же все-таки случилось с Гайни-апой, почему у нее сейчас такое выражение лица. Допытываться мне было неудобно, и я терпеливо ждал. В дверь заглянула жена Мангаса, полная женщина с крупными чертами лица.