Избранное в двух томах

«грамотный», «дотошный», иногда неожиданное — «хитрый» и, как высший

комплимент, — «надежный».

Никто не говорил здесь: «он летает изумительно», или — «поразительно», или — «блестяще». Вершиной положительной оценки было замечание: «он

летает грамотно» или «профессионально».

И конечно, не в одной терминологии тут было дело.

В начале этих записок я уже говорил о том, как под влиянием старших

товарищей — коллектива летчиков-испытателей ЦАГИ — постепенно во мне

формировался новый, строго деловой взгляд на такие категории, как риск, смелость, отвага. Обыкновенное и исключительное в облике летной профессии

незаметно [(хотя, говоря откровенно, не без некоторого внутреннего

сопротивления) менялось в моем сознании местами.

В течение многих последующих лет мои товарищи по оружию, выполняя

свой долг (сами они охотнее говорили—«неся службу»), являли десятки и сотни

примеров такого мужества, что пропустить его, не заметив, было невозможно. И

разумеется, каждый такой случай воспринимался всеми нами с большим

уважением. Но все же ценили мы достойное поведение летчика в сложной

обстановке прежде всего с позиций чисто деловых, рассматривая его как один из

рациональных, выгодных, а потому обязательных элементов летного мастерства.

К вопросу: а что же, в сущности, такое смелость как психологическая и

моральная категория, не то чтобы не было интереса, а попросту руки не

доходили.

* * *

Письмо группы моряков Балтийского флота, пересланное мне вскоре после

войны редакцией флотской газеты, застало меня, откровенно говоря, врасплох.

Вот что писали старший матрос А. Абдукадыров и его товарищи:

«У нас завязался спор о героизме, о подвиге. Одни считают, что герой — это

тот, который ничего не боится. Он может ночью, не задумываясь, броситься в

штормовое море, закурить на пороховой бочке, один

245

вступить в драку против нескольких, смело поспорите с командиром, если

чувствует себя правым. Такой и врага не побоится. Вот Пашка Корчагин — ведь

был, что называется, сорвиголова. . А Чкалов? Он же с гауптвахты не выходил. А

какой герой был!

Другие говорят, что на подвиг способен только тот, кто в повседневной

жизни ни на шаг не отступает от устава, всегда безупречно повинуется

приказаниям. А может быть, такой человек просто боится наказания? Тогда в

минуту опасности он тем более струсит!

Есть еще среди нас и такое мнение, будто для подвига нужны определенные

условия. На фронте, в бою — там все зависит от тебя. А что у нас?. У нас чуть ли

не подвигом считается, если матрос в штормовую погоду две смены подряд

отстоит на вахте. Но разве это героизм? И что такое героизм вообще?. »

Поначалу, каюсь, я не собирался отвечать на это письмо.

Не собирался прежде всего потому, что никак не мог считать себя этаким

«специалистом по подвигам», который знал бы в этой области нечто неизвестное

прочим смертным и мог с многозначительным видом оракула поведать это

«нечто» жадно внимающему человечеству.

Мне ежедневно приходилось встречаться с людьми, гораздо более

достойными, нежели я, выступать в роли учителей и наставников в этом вопросе.

Им, как говорится, и карты бы в руки. Да и вообще вряд ли существуют в

природе некие универсальные рецепты подвига, храбрости, отваги, которые

можно было бы, как бирки, нацепить на эти явления.

Но тем не менее письмо моряков при всей утрированной полярности

обрисованных в нем «типов героизма» заставило меня задуматься и натолкнуло

на попытки сформулировать хотя бы для себя — что же в конце концов такое

смелость?

Многое из утверждений моряков, авторов приведенного письма, вызывало

возражения.

Прежде всего насчет «ничего не боится».

Инстинкт самосохранения — естественное свойство человека. Людей, которые относились бы к грозящим им опасностям совершенно равнодушно, —

нет.Вся разница между так называемыми «храбрыми» и так называемыми

«трусливыми» людьми заключается в умении или, наоборот, неумении

действовать, не-

246

смотря на опасность, разумно и в соответствии и велением своего долга —

воинского, служебного, гражданского, а иногда и неписаного — морального.

Со временем подобный образ действий входит в привычку. И тогда

«храбрый» человек приобретает прочный, почти автоматический навык загонять

сознание опасности куда-то в далекие глубины своей психики так, чтобы

естественная тревога за собственное благополучие не мешала ему рассуждать и

действовать быстро, ловко, четко — не хуже, а лучше, чем в обычной, спокойной

обстановке.

Если же говорить о природной, смолоду естественно присущей данному

человеку смелости или робости, то и их нельзя рассматривать как полное

отсутствие реакции нервной системы на опасность в первом случав и наличие