Избранное в двух томах

распухающей облачностью, да к тому же, как назло, все клочки какие-то очень

неинтересные — безыменные, невыразительные поля, опушки и перелески, лишенные сколько-нибудь характерных, легко опознаваемых ориентиров.

Но он упорно продолжал гонять площадки (не возвращаться же домой с

недовыполненным заданием!), соблюдая со всем возможным тщанием курс и

время: пять минут, в одном направлении; следующие пять — строго в обратном. .

Однако точность выдерживания элементов полета — и курса и времени —

абсолютной, конечно, не бывает, да и ветер упорно сносит машину на десятки

километров в час куда-то в неизвестном летчику направлении.

Короче говоря, закончив задание и вынырнув под облака, Гринчик местности

под собой не узнал. Тогда он начал методично, спокойно (чего-чего, а уж

волевых качеств ему было не занимать!) летать перпендикулярными курсами по

расширяющемуся многоугольнику, постепенно увеличивая продолжительность

каждого прямолинейного прогона, пока не наткнулся на знакомые места.

Бензиномера на И-16 тоже не было. Сейчас только удивляться приходится, как кустарно мы тогда летали (впрочем, то же самое, наверное, скажут летчики

двадцать первого века про авиационную технику наших дней). Судить об остатке

бензина в баках приходилось исключительно по времени полета.

Поэтому, когда запоздавший сверх всяких допустимых сроков И-16 появился, наконец, на горизонте и стал приближаться к аэродрому, на земле было уже

очень тревожно — не один лишь летчик замечает время своего вылета и

пристально следит за ходом стрелок часов.

Вот И-16 подошел к аэродрому и встал в круг. . О дальнейшем мне рассказал

через час, за обедом, сам Гринчик.

— Понимаешь, король, — в Лешиных устах обращение «король» означало

благорасположение к собеседнику и вообще хорошее настроение, для которого в

этот день у него — видит бог! — были все основа-

146

ния. — Понимаешь, когда я увидел аэродром, время полета у меня уже истекло

начисто. Что тут делать? То ли садиться на фюзеляж, пока подо мной поля и есть

куда приткнуться, а то кончится бензин над городом — куда денешься! То ли

лететь вперед: очень уж досадно ломать машину, когда аэродром — вон он — в

трех минутах хода!.. Ну, я и пошел. Ты сам видел — все вроде было нормально: выпустил шасси, подошел к последнему развороту, поглядел, как положено, на

посадочное «Т» — пора убирать газ. И только я плавненько потянул газы назад, как мотор стих. Но, понимаешь, как-то подозрительно — чересчур уж послушно

стих, вроде быстрее даже, чем я сектор газа потянул. Я снова сектор вперед!

Фигушки: никакого эффекта — нет газа! Понял? Мотор сам за меня рассчитал.

. .Я, конечно, все понял. Понял еще до Лешиного рассказа, когда увидел, что

его самолет после посадки не отрулил на стоянку, а был забуксирован тягачом.

Бензина, для того чтобы сесть на аэродром, хватило, как говорят, тик-в-тик.

Израсходуйся он буквально на несколько секунд (именно секунд!) раньше, и

падение среди окружающих аэродром городских зданий было бы неминуемо!

Как тут не сказать: повезло! Крупно, капитально повезло вопреки многому, что допустил в этом полете смелый, настойчивый, но в ту пору еще недостаточно

опытный и осторожный летчик.

* * *

А вот случай, в котором от летчика уже вовсе ничего не зависело.

Один из лучших летчиков-испытателей нашего института, пионер в деле

сочетания летно-испытательной работы с инженерной и научно-исследовательской деятельностью, Юрий Константинович Станкевич, проводил

испытания нового истребителя на боковую устойчивость.

Вернувшись из очередного полета, он, как обычно, порулил по краю летного

поля на стоянку н вдруг почувствовал, что ручка управления непривычно легко

ходит влево и вправо.

Взглянув, естественно, на элероны, Станкевич не сразу поверил собственным

глазам. Оба элерона висели на шарнирах, безвольно качаясь при каждом

147

толчке рулящего самолета,— «будто у слона уши!», как определил потом их

недостойное поведение сам Юра.

Оказалось, что по-видимому, от мелких, но длительно действовавших

вибраций лопнули трубчатые тяги управления обоими элеронами.

Но лопнули — вот оно, везение! — лишь после посадки. Все предыдущие

полеты они держались, держались и в течение всего этого длившегося без малого

целый час полета, а через какую-нибудь минуту после посадки лопнули.

Случись это во время захода на посадку, и катастрофа была бы неизбежна.

Другой наш товарищ — один из лучших, если не лучший мастер фигурного

пилотажа из всех, которых я когда-либо знал, — Виктор Леонидович Расторгуев

— работал однажды в испытательной зоне, когда погода на аэродроме внезапно

стала резко ухудшаться. Штормовое предупреждение метеослужбы поступило

руководителю полетов в руки, когда он уже мог собственными глазами видеть

мутные валы тумана, подбиравшегося к летному полю из «гнилого угла» — с

юго-запада.

Если бы в воздухе был бомбардировщик, транспортный или пассажирский