Избранные эссе. Пушкин, Достоевский, Цветаева

«Борис, я не слепой: вижу, слышу, чувствую, вдыхаю все, что полагается, но мне – этого мало. Главного не сказала: море смеет любить только рыбак или моряк. Только моряк и рыбак знают, что это. Моя любовь была бы превышением прав («поэт» здесь ничего не значит, самая жалкая из оговорок. Здесь – чистоганом).

Ущемленная гордость, Борис. На горе я не хуже горца, на море – даже не пассажир. ДАЧНИК. Дачник, любящий океан… Плюнуть!»

Значит, там, где мое внешнее, физическое «я» отсутствует, там меня вовсе нет?

Кто это говорит? Неужели тот человек, который «отчаялся искать вовне» и обернулся внутрь? Какой-то инстинктивный бунт против полного оборота внутрь, к которому она призвана. Любопытные скобки: ( «поэт здесь ничего не значит. Самая жалкая из оговорок. Здесь – чистоганом»). Вот этим чистоганом – то есть жизнью – еще расплатиться не может. Не раз говорила, что ее специальность – не литература, а жизнь. Так вот – жить с морем одной жизнью не может. А любить море – значит для нее – жить с ним одной жизнью.

Стихи Пастернака и Пушкина о море Цветаева любит бесконечно.

«И все-таки не раскаиваюсь. «Приедается все – лишь тебе не дано…». С этим, за этим ехала. И что же? То, с чем ехала и за чем: твой стих, т. е. преображение вещи. Дура я, что я надеялась увидеть воочию Твое море

– заочное, надъочное, внеочное. «Прощай свободная стихия» (мне 10 лет) и «Приедается все» (мои тридцать) – вот мое море».

Пастернаковское море, пушкинское море – это море в душе Пастернака и Пушкина. Эти души Марина Цветаева глубоко любит. Но ее собственная душа с морем не соединялась. Так, как они, она не может. Не так, как моряк, не так, как рыбак, не так, как Пушкин, не так, как Пастернак… Всех их Цветаева любит. Но у нее должно быть не так… А как?

И только ли нелюбовь была у нее к морю? Не было ли здесь расколотого, двойственного чувства, такого характерного для Марины Ивановны?

Море, любовь, смерть… Это то, обо что она билась. То, к чему она никак не могла установить своего единого отношения, что ее притягивало и отталкивало, а иногда и притягивало и отталкивало одновременно.

Гораздо более цельный, детски-простодушный Пастернак не мог понять этого сложного чувства любви-отталкивания, любви-вражды, иногда доходящей до ненависти, – вечный цветаевский накал. Пастернак любил Рильке всем сердцем. Любил и преклонялся. Он и море любил всем сердцем и чувствовал его душу, его суть: «Приедается все, лишь тебе не дано примелькаться…» У моря была тайна неисчерпаемости. И он её чувствовал радостно и благодарно. Море расширяло и углубляло его душу. Море только давало ему силы, ничего не отнимая. Диктатура… При чем тут диктатура?

И как можно так о Рильке? Этого Пастернак понять не мог. Но он не знал и всей меры (вернее – безмерности) любви Цветаевой к Рильке:

«Сопоставление Р(ильке) и М(ая)ковского для меня при всей (?) любви (?) моей к последнему – кощунство»[60] – скоро напишет она ему. И его упрекнет в непонимании рильковской высоты, в недостатке трепета.

Он не знает, что для нее – Рильке. И как

она его любит!.. Всей собой. – «И– немножко хребет надломя» (все равно, кому написаны эти стихи. Она так любит). Но Рильке, Рильке не нужен ее надломленный хребет. Может быть и две руки не нужны?.. Ничего не нужно. Как морю… Как же любить его тогда? Без рук, без губ, без всякой, даже самой чистой чувственности – сверхчувством?..

Но ведь об этом сверхчувстве она столько раз грезила?!.. Столько раз, в снах, в экстазе проникала в этот чисто духовный простор; столько раз, как истинный лунатик, по зову Луны устремлялась с земли туда.

Да, в снах, в экстазе устремлялась и будет устремляться. А тут вдруг, одним рывком, при полном сознании и твердой памяти?.. Тут она цепенеет.

Что нужно от нее этой Бездне Духа? – Жизни? – Она готова всегда была вступить в бездну, отдать жизнь. Но – не это нужно. В эту Бездну нельзя вступить. Ее надо впустить в себя – и слиться с ней в одно.