Избранные эссе. Пушкин, Достоевский, Цветаева

Вот что такое муки Иова, несущего на своих плечах несовместимое и невыносимое; Иова, любящего Бога и проклинающего Его одновременно.

Для того, чтобы не проклинать любимого Бога, надо было с ним слиться, совершенно утратив свою отдельность. Нет двух. Есть одно. Душа больше не рвется на части. В ней – все. И она сама за все в ответе. Клясть некого. Возвращать билет – некому.

Рока больше нет. Рок – это не вмещенный внутрь Бог. Когда он вмещен внутрь, наступает великая тишина. А до тех пор – боренье.

«Борис, я только что с моря и поняла одно. Я постоянно, с тех пор, как впервые не полюбила, порываюсь любить его, в надежде, что, может быть, выросла, изменилась, ну просто: а вдруг понравится? Точь-в-точь как с любовью. Тождественно. И каждый раз: нет, не МОЕ, не могу. То же страстное взыгрывание (о, не заигрывание! – никогда)……и – отпор»[61].

В этом же письме Марина Цветаева пишет, что в детстве она любила любовь. Драгоценное признание. Любила, когда еще не знала, во что это обходится, какую власть над душой имеет, в какое рабство ввергает. Любила детской незрячей любовью и одновременно, может быть, предчувствием высшей зрячей…

Ведь чувствовала же она, что есть другая любовь – гармоническая, всеобнимающая, не порабощающая и не унижающая душу. Ведь провидела же она этот новый облик, новые чувства, новую суть – тех, в ком все, совсем все сплелось и спелось. Как у тех тишайших в сонете Рильке:

О Вы, тишайшие! Влейтесь в потокиВоздуха, в струи, текущие ввысь!Дайте им тронуть, обтечь ваши щеки,С дрожью раздаться и снова сойтись.О вы, целители мира! Все стрелыГнева и ярости посланы в вас.В тихой улыбке слеза заблестела,Светится боль в глубине ваших глаз.

Боли не бойтесь! Вся тяжесть, все горе –Это земное. Оно – для земли.Тяжкие горы, тяжелое море…Те деревца, что вы сами сажали,Выросли, вы б их поднять не смогли.Но… эти веянья!.. Но… эти дали!(Перевод З. Миркиной)

Они вместили, у них Бог – внутри. Они не борются ни с каким врагом, ни с чем внешним. Довольно одного собирающего душу взгляда, чтобы вознестись надо всей раздробленностью, чтобы войти в истинную Реальность – быть

. Быть в Духе. Быть всем. Земная тяжесть – для тех, кто меряется силою с землей. Они – не меряются. Они – в другом измерении.

Тяжесть остается тяжестью, но… эти веянья, но… эти дали!

А дальше – гладьТакая ровная!..А дальше – тишьТакая!..(«Весть»)

Цветаева знает, что эта тишь вознесшегося надо всем Духа – есть. По ту сторону дней, по ту сторону смерти. Эти тишайшие вместили и переросли смерть. Это возможно.

Но… как же пройти сквозь смерть?

Глава 10

На берегу бесконечности. Смерть

Море… Сколько людей резвятся, купаются, радуются. А Цветаева цепенеет под взглядом моря, как под взглядом самой смерти.

И не просто своей смерти, физической смерти, в которую ныряешь – и все кончается. Марина Цветаева никогда не боялась смерти, чего-чего, но бесстрашия у нее отнять нельзя было.

Однако здесь иной страх и иное бесстрашие – метафизические. Это страх созерцания Небытия, страх бытия безо всего, что мы привыкли чувствовать как бытие – какое-то бытие в вечных ледниках или в вечном огне.

Смерть как конец всех ощущений – пожалуйста. Но смерть как вечное ощущение постоянного холода или постоянного зноя, ощущение пространства, которое никогда не кончается, в котором жить нельзя…

Это не жизнь и не смерть, а как бы вечная смерть в жизни и жизнь в вечной смерти.

Примерно это чувствует сердце, созерцая смерть любимого существа. Я есть, а его нет. Смерть оставила мою душу на берегу, чтобы я все время знал – вот Она. Непреодолимая. Властная. Диктатура. Рок.

Как примириться с тем, что смерть уносит восемнадцатилетнего Гронского? Почему? Зачем? За что?! Стена. Молчание. Власть Рока. Чем поверхностней душа, тем скорее она примиряется. Ну а если нельзя утешиться, невозможно забыть? Вот когда бунт и богоборчество, может быть, дороже Богу, чем покорность и послушание. Безутешный Иов ближе к Богу, чем его слишком рассудительные и утешенные друзья.