Избранные письма. Том 2

Начнем с конца. Вы говорите, что Художественный театр с уходом от него Вас и меня не погибнет только при условии создания группы актеров-мастеров, что на режиссеров, которые за нами последуют, нельзя делать большого расчета, и поэтому все внимание должно уйти на работу по мастерству актера. Точка в точку, буква в букву говорю это и я. Значит, цели наши сходятся в совершенстве.

Дальше Вы говорите, что актер может стать мастером, если он основательно пройдет то, что в общем называется Вашей системой и что пока немногие знают более или менее досконально. {444} Я не только не отрицаю этого, но во всех репетициях, во всех работах с актерами, даже при приглашении новых актеров, считаюсь с тем, что они хорошо должны знать то, что называется системой Станиславского. Но от этого признания до мастерства актера еще огромный путь.

Вот тут мы друг друга потеряли. Я знаю только по слухам, так сказать, разветвления Вашей системы. И Вы знаете, вероятно, еще меньше по слухам то, что я делаю на репетициях. А между тем по этому пути наших работ встречается так много важнейших частностей, где, конечно, могут быть расхождения.

Для примера приведу хоть два главных момента.

Первый — Ваше требование, чтобы актер не учил роли до репетиции. А я готов требовать, чтобы он ее знал как можно скорее. За этим одним, Вы понимаете, длинная цепь всяких педагогических приемов.

Или Вы отрицаете режиссерское «показывание». Вы режиссерам прямо сказали — это грех. А я считаю показывание очень важным моментом в росте актера. Но есть показывание и показывание. Одно дело показать актеру, не считаясь с его индивидуальностью, ни с тем, куда клонит его фантазия, ни с тем, что от пьесы и от предыдущих бесед попало в его актерскую душу. Или показывание актером, который сам-то не очень большой техник, или показывание, отравленное психологической фальшью, и т. д. Другое дело, когда показывает актер, который сам по себе обладает большой внутренней техникой, тонко чувствующий содержание пьесы, авторские образы и являющийся великолепным зеркалом для актерской индивидуальности.

Какие прекрасные актеры вырастали на почве показывания им более старшими прекрасными актерами и т. д.

Когда мы с Вами заговорили о спектакле «Враги», то Вы мне сказали так: «Ну, полноте, кто же не знает, что Вы там показывали актеру каждое движение руки и ноги!» И в этом Вашем замечании чувствовалось, что Вы этим показам не придаете такой большой цены, как я. А я утверждаю, что некоторые из актеров только на репетициях этой пьесы выросли как мастера на очень большое количество процентов.

{445}

Я думаю, что если копнуть, то кроме этих двух моментов расхождения в наших методах найдется, вероятно, еще очень много других.

И повторяю еще раз: может быть, наша с Вами беседа на ату тему была бы едва ли не самым существенным в том, чего от нас ждет правительство.

Но если бы мы не договорились ни о чем, это все-таки не мешает нам работать в одном и том же театральном учреждении, с одними и теми же актерами.

В конце концов, ведь и Вы и я, можно сказать, почти не меняли нашего направления с момента возникновения Художественного театра. Я много раз громко говорил, что очень многим обязан встрече с Вами, как с режиссером и театральным деятелем, и обогатил этой встречей свое искусство. Вероятно, немало принесло и Вашему искусству общение со мной. Но как разные темпераменты, разные индивидуальности, и в то же время не склонные подчиняться, мы идем дорогами разными. Вредно это только тогда, когда наше художественное расхождение разбирается актерами малокультурными или слишком молодыми, чтобы суметь оценить то, что для них важно. И еще вреднее, когда в это дело вмешиваются люди, всегда поддерживавшие наши недомолвки, люди, сущность которых в Художественном театре сводится к ловле рыбы в мутной воде.

Вероятно, оба мы достаточно заражены честолюбием. Это так естественно во всех деятелях искусства. На этой почве в течение всех 37 лет, Вы хорошо знаете, наживались люди, которым и места не должно было быть в театре, и только Ваша и моя громаднейшая любовь к театру и Ваше и мое уважение к работе друг друга, наконец, просто благородство нашего воспитания — только благодаря всему этому мы уберегли Художественный театр.

В административных взаимоотношениях нас легче разъединить. Так это всегда было, когда об этом старались Стаховичи, Вишневские и им подобные. Но стало совсем легко с тех пор, как мы с Вами не можем встречаться, с тех пор, как Вы в театр не ходите и по болезни не можете даже выходить из своей квартиры.

{446} И я уже не тот. Нет у меня того запала, с которым я боролся с Вами, когда мы разно глядели на административную необходимость в театре. И я уже начал беречь свои силы. Считаю, что они больше всего нужны для работы с актером. Да и сил-то становится все меньше и меньше.