Избранные письма. Том 2

455. Е. С. Телешевой[832]

26 апреля 1931 г.

26 апр. 1931

Дорогая Елизавета Сергеевна!

Примите и передайте мой сердечный привет с сотым представлением Ольге Николаевне и всем создавшим «Рекламу»[833].

По доходившим до меня сведениям, участвующие в пьесе старались уберечь ее от того скользкого пути, на который всегда рискует попасть спектакль, часто повторяемый. При таких условиях сотое представление, действительно, заслуживает быть отмеченным. От вас, мхатовцев, ждут в нашей новой, громадной аудитории пищу не только красивую и вкусную, но и здоровую. А это достигается только непрерывным культурным отношением актера к его работе.

Жалею, что не могу лично пожать руки.

Вл. Немирович-Данченко

{379} 456. А. К. Тарасовой[834]

9 или 10 июня 1931 г. Москва

Дорогая Алла Константиновна! Думая о «Страхе» и исполнителях и о том, о чем Вам думать в летние передышки, — я поймал, чего мне недоставало, когда Вы читали Елену. Вы играли энтузиастку и веселую — вообще. Вы не нашли (или не искали) фундамент, серьезное отношение к делу, к работе. Надо найти, когда она просто серьезно, внимательно думает, слушает, работает; по-настоящему, деловито, энергично. Отсюда придет и энтузиазм и хорошее настроение.

Ваш Вл. Немирович-Данченко

457. П. А. Маркову[835]

24 августа 1931 г. Женева

24 августа

Дорогой Павел Александрович!

Это по Вашей части: по какому переводу будем играть «Тартюфа». Я внимательно припомнил Лихачева и Лозинского. За первый — процентов 75. Он легче, доступнее, как-то веселее. Второй — тяжелый, шестистопный, часто трудно добраться до смысла. Но на стороне второго — чувство старинного, давней эпохи. Французы ни за что бы не играли Мольера на современном французском языке. И актеров Лозинский заставит играть грузнее, реалистичнее, а трудность понимания заставит быть глубже. Я бы смешал оба перевода. Тартюфа я бы играл по Лозинскому и еще отдельные куски; например, Эльмиру во второй сцене с Тартюфом…

Но можно ли это? Прежде всего можно ли юридически? Правда, мы теперь себе всё позволяем чинить с писателями, но надо ли поддерживать и продолжать такую политику? (О заказе нового перевода, по-моему, и думать нечего.) А может быть, мы только кое-что заимствуем у Лозинского?.. Хорошо бы дать прочесть оба перевода Качалову[836].

Поговорите в Союзе?..

{380} Я давно не имею никаких сведений ни из театра, ни о театре. Рипсимэ Карловна[837] за что-то наказывает меня! Я ничего не знаю.

Пишу еще из Женевы, но лучше адресовать мне на Берлин.

Крепко жму Вашу руку.

Вл. Немирович-Данченко

Передайте, пожалуйста, содержание этого письма Мордвинову[838].

458. П. А. Маркову[839]

4 сентября 1931 г. Берлин

4 сент.

Дорогой Павел Александрович!

Письмо Ваше получил. Радуюсь, что то, о чем так много мы говорили — Константин Сергеевич, я и Елена Константиновна[840] — может вот‑вот осуществиться[841].

Совершенно согласен с Вами, что с авторами надо быть пощедрее, — не беда, если что пропадет на этом.

Ваша мысль о чем-то вроде драматургического семинария очень хороша, но — три «но». Первое, очень рискованно брать на себя воспитание молодых драматургов; 2) к Вам сейчас же хлынет пол-университета. Вузовцы и пр. и 3) что-то в этом роде уже имеется, кажется. Может быть, начать просто с бесед, не отрываясь от Художественного театра?..

«Американская трагедия» Драйзера — хорошо[842].

Из переводов «Тартюфа» скажу так: без Лихачева легче обойтись, чем без Лозинского. Чем больше вдумываешься в язык Мольера, тем более склоняешься к Лозинскому. Но лучше всего все-таки: два акта почти один Лихачев, а с приходом Тартюфа — новый ритм. Впрочем, хорошо бы, если бы и Оргон успел им заразиться…

Будьте здоровы!

Привет всем.

Вл. Немирович-Данченко

{381} 459. А. Н. Афиногенову[843]

7 сентября 1931 г. Берлин

7 сентября 1931 г.

Дорогой Александр Николаевич!

Вместе с этим я пишу Бубнову и Станиславскому, прося у них возможности продлить мое отсутствие. Я уже недели две собирался сделать это, если бы не репетиции «Страха»[844]. Мысль о них до того гнетет меня, что я все оттягивал: а может быть, я смогу?!

Вы не можете сомневаться в моем огромном желании успеха. Вы помните, как искренно и с каким запалом я относился к пьесе, непрерывно, с первых шагов. Но для меня ясно, что при настоящем состоянии моих сил я решительно должен отказаться от режиссирования «Страха». Я пишу Андрею Сергеевичу[845], что стоит мне провести в напряжении нервов полтора-два часа, как голос мой садится, сердечные мышцы слабеют, ночью охватывает сердцебиение, все грозные признаки!