Избранные произведения. Том I

Попробуйте разделить со мной один из тысячи приступов тоски, в которые загоняет человека Джон Ячменное Зерно. Я объезжаю свое прекрасное ранчо. Я сижу на великолепной лошади. Воздух пьянит, как вино. Виноградники на покатых склонах холмов пылают огнями осени. Из-за Сономских гор украдкой проскальзывают пряди морского тумана. Полуденное солнце томится в задремавшем небе. Судя по всему, я должен испытывать безмерную радость от того, что живу. Я полон грёз и тайн, я весь пронизан этим солнцем, воздухом и блеском, я живу, мои органы работают в совершенстве, я двигаюсь, я управляю своими движениями и движениями живого существа, на котором сижу верхом. Я полон гордости от того, что существую, от возвышенных страстей и вдохновения. У меня десять тысяч божественных задач в этом мире. Я царь в царстве чувства и попираю ногами непокорный прах.

А между тем я с горечью взираю на всю эту красоту и дивлюсь самому себе. Какое жалкое место занимаю я в этом мире, который так долго жил до меня и так же спокойно будет продолжать жить дальше, когда меня не станет. Я думаю о людях, которые надорвали свои жизни и сердца, обрабатывая эту упрямую землю, которая теперь принадлежит мне. Разве что-нибудь вечное может принадлежать тем, кто так быстро переходит в ничто? Эти люди исчезли, я также исчезну. Они трудились, очищали землю, засеивали ее и, останавливаясь, чтобы расправить онемевшие от работы члены, так же, как и я, смотрели усталыми глазами на те же восходы и закаты, на то же великолепие осенних виноградников и на пряди тумана, выползающие из-за гор. И они исчезли. И я знаю, что настанет день, может быть, скоро, когда исчезну и я.

Исчезну! Но я уже понемногу исчезаю. У меня в челюстях хитроумное изобретение дантистов, заменяющее те части моего Я, которые уже исчезли. У меня никогда уже не будет таких пальцев, как в юности. Былые драки и борьба непоправимо изувечили их. Большой палец погиб навсегда от удара по голове человека, имя которого я давно забыл. Другой палец погиб в драке. Мой поджарый живот спортсмена отошел в область преданий. Мышцы моих ног работают уже не так дружно, как раньше, — в буйные дни и ночи труда и безумств я слишком часто напрягал и растягивал сухожилия. Никогда уже я не смогу больше раскачиваться на головокружительной высоте, уцепившись за веревочную петлю, среди бушующего шторма. Никогда больше я не смогу гонять собачьи упряжки по полярной пустыне.

Я знаю, что в своем распадающемся теле, которое начало умирать с момента моего рождения, я ношу скелет; что под покровом плоти, которая называется лицом, скрывается костлявая застывшая маска смерти. Все это, однако, не страшит меня. Бояться — значит быть здоровым. Страх усиливает жажду жизни. Проклятие Белой Логики в том, что она не вызывает в человеке страха. Мировая скорбь Белой Логики заставляет вас усмехаться прямо в лицо Курносой и презирать все иллюзии жизни.

Во время прогулки я оглядываюсь кругом и повсюду вижу одно только бесконечное, безжалостное разрушение — результат естественного отбора. Белая Логика заставляет меня раскрыть давно заброшенные книги и по пунктам и по главам устанавливает всю ничтожность и суетность красоты и чудес, которые я вижу перед собой. Вокруг меня все гудит и жужжит, но я знаю, что это копошится жалкая мошкара, довольная уже тем, что может хоть на мгновение поколебать воздух своей пискливой жалобой.

Я возвращаюсь на ранчо. Надвигаются сумерки, и хищники выходят из своих берлог. Я слежу за жалкой трагикомедией жизни: сильный пожирает слабого. Мораль отсутствует. Она свойственна только человеку, который сам и создал ее — кодекс правил, стремящихся охранять жизнь, основанных на истине низшего порядка. Все это я познал уже раньше, в томительные дни моей долгой болезни. Это были высшие истины, которые я так хорошо заставил себя забыть. Истины эти были настолько серьезны, что я отказывался принимать их всерьез и играл с ними так осторожно, точно это были сторожевые псы, уснувшие у порога сознания, которых мне не хотелось будить. Я только чуть-чуть прикасался к ним, следя за тем, чтобы они не поднялись. Я был слишком благоразумен, научен слишком горьким опытом, чтобы будить их. Но теперь Белая Логика, независимо от моей воли, будила их для меня, ибо Белая Логика обладает бесстрашным мужеством и не боится никаких чудовищных порождений земного сна.