Избранные произведения в 2-х томах. Том 1

Эдит проводила подругу до двери и вернулась в своё кресло со странным чувством, в котором сочетались и радость и печаль. Всё же люди не забыли о ней, если одна маленькая заметка в газете с упоминанием её имени может привлечь сюда актёров даже из Мюнхена…

ГЛАВА ПЯТИДЕСЯТАЯ

Уныло моросил нескончаемый осенний дождь. Тяжёлые тучи медленно сползали с гор, задевая острые крыши домов.

Несмотря на плохую погоду, у ярко освещённого подъезда театра царило оживление. То и дело подъезжали машины. Со всех сторон стекались пешеходы, у дверей мелькали зонтики, сверкали плащи. Спектакль стал настоящим событием для Дорнау.

Пока собиралась публика, пока в фойе и в зале шли разговоры об Эдит Г артман и о её решении играть в советской пьесе, сама актриса сидела в своей уборной перед зеркалом и накладывала последние мазки грима.

Эдит Гартман перевоплотилась в советского комиссара. Чёрная блестящая кожанка плотно облегала её фигуру. Широкий пояс с жёлтой кобурой на нём стягивал талию. И хотя в кобуре ничего не было, Эдит чувствовала себя вооружённой и смелой. На гладко зачёсанные волосы она надела красную косынку. Эдит не знала, могла ли её героиня носить именно красную косынку, — Люба тоже не ручалась за достоверность такой детали, — но, как бы там ни было, косынка придавала лицу актрисы выражение спокойной уверенности.

Эдит ещё раз взглянула на себя в зеркало и повернулась к Любе Соколовой, ожидавшей, когда актриса кончит гримироваться.

— Ну вот, кажется, всё готово, — сказала Эдит. — И вы, знаете, странное дело: сапоги, куртка, косынка — одежда для меня совсем уж необычная, а чувствую я себя в ней так, будто всю жизнь её носила.

Эдит ещё туже затянула пояс.

— Сейчас эту куртку можно сорвать с меня только вместе с кожей, — улыбнулась она,

— Прекрасное ощущение, — сказала Люба.

— Да, удивительно хорошее. Я очень волновалась всё это время, боялась до дрожи в коленях, А вот надела эту куртку — и сразу успокоилась…

— Я вас прекрасно понимаю, — согласилась Люба. Она помолчала, а потом вскользь, словно не придавая значения собственным словам, добавила: — Послушайте, фрау Эдит, на всякий случай знайте — я буду сидеть у самой сцены, в ложе коменданта.

— Спасибо, — ответила Эдит. — Я буду мысленно искать у вас поддержки.

— Ну, я думаю, в зале и без того у вас обнаружится много друзей, хотя и не исключена попытка сорвать спектакль. Но пусть это вас не смущает: в случае чего порядок будет восстановлен.

В дверь постучали, и вошёл Дальгов.

— Добрый вечер! — поздоровался он с обеими женщинами. — Как я тебе сейчас завидую, Эдит! — сказал он. окидывая взглядом её костюм. — Завидую, и в то же время состояние у меня такое, как перед боем… В самом деле, первое представление советской пьесы в нашей зоне! Гости из Берлина. Корреспондентов множество… Вы знаете, не осталось ни одного билета. Аншлаг!

— Мне даже не верится, что я сегодня выйду на публику, — тихо произнесла Эдит. — Двенадцать, нет, почти тринадцать лет я не играла на настоящей сцене. Боже, как страшно, когда подумаешь!..

— Все опасения исчезнут, как только вы произнесёте первое же слово, — успокоила её Люба.

— Да, наверно… У меня большая просьба к вам. фрау капитан. Если можно, сразу после спектакля зайдите сюда, ко мне. Я буду вам очень признательна.

— Что-нибудь случилось?

— Да нет, ничего нового. Просто опять нашла на столе такую же бумажку.

Эдит показала записку с лаконичной угрозой,

— Старый приём, — пожала плечами Люба. — Скоро это прекратится раз и навсегда.

— Я в этом не уверена.

— Во всяком случае, я приду.

Макс Дальгов внимательно рассматривал бумажку.

— А мне уж и не пишут, — засмеялся он. — Надоело. Страшного здесь ничего нет. Ты не бойся, Эдит, мы тут, около тебя, — проговорил он, выходя из уборной.

В полутёмном коридоре Дальгов остановился и несколько минут простоял, собираясь с мыслями. Давно он так не волновался. Неужели оттого, что здесь, за кулисами, всё напоминало о давно ушедших днях, о молодости, о радости творчества? Нет, было что-то ещё. В эти минуты Макс вдруг отчётливо понял, что он беспокоится не только за актрису Эдит Гартман, но и за близкого, по-настоящему любимого человека.

Сознавать это было и радостно и грустно. Грустно потому, что, наверно, никогда не решится он заговорить с Эдит о своём чувстве. А время ничего не изменило…

Дальгов прошёл в зал. На людях он чувствовал себя лучше.

— Макс очень нервничает, — сказала Эдит, глядя на дверь, закрывшуюся за Дальговом. — Даже не похоже на него.

Она думала о Максе, смутно догадываясь о его переживаниях, когда до неё донеслись слова собравшейся уходить Любы, и сразу эти мысли отошли куда-то в глубину сознания.

— Да, обычная невозмутимость вдруг оставила его. Но вряд ли вообще найдутся сегодня в зале равнодушные, — сказала Люба. — Ну, желаю вам самого большого успеха.

Она крепко пожала актрисе руку, ещё раз ободряюще посмотрела на неё и вышла.

Через несколько минут в дверь снова постучали, и в уборную, широко улыбаясь, вошёл Эрих Лешнер.

Эдит несказанно обрадовалась брату:

— Эрих, как хорошо, что ты здесь!