Избранные произведения в 2-х томах. Том 2

Вот видишь, сказал я себе самому, ты преисполнен добродетели и посылаешь за бельем батрачонка. Но добродетель тут ни при чем, виной всему старость.

Целый час я провозился с этой мыслью. Глупо полу чается - вечер на редкость погожий, и вдобавок воскресный, делать нечего, в людской - ни души. Скажете, старческая слабость? Да что ж я, и на холм не подни мусь, что ли?

Я сам пошел за бельем.

А в понедельник спозаранку заявился Ларс Фалькен берг и отозвал меня в сторону - как когда-то, и завел тот же разговор, что и когда-то: я вчера заходил к ним на вырубку, так чтоб это было в последний раз, по нятно?

- Чего ж не понять, раз это была последняя стирка,

- Стирка, стирка! Нешто я сам не мог за всю осень принести твою поганую рубашку?

- Я не хотел заговаривать с тобой о белье.

Интересно, какой дьявол нашептал ему об этой не винной прогулке? Не иначе сплетница Рагнхильд решила мне удружить, больше некому.

Случаю было угодно, чтобы и на этот раз Нильс ока зался поблизости. Он шел как ни в чем не бывало из кухни, а Ларс, едва его завидел, обрушил на него всю свою злость.

- Вот и второй красавец явился! - сказал Ларс. - Ух, глаза б мои не глядели.

- Ты что сказал? - спросил Нильс.

- А ты что сказал? - ответил Ларс. - Поди, подлечи язык, авось начнешь говорить поразборчивей.

Тогда Нильс остановился, чтобы узнать, в чем же все-таки дело.

- Не понимаю, о чем речь.

- Ты-то? Не понимаешь? Когда надо пахать под зябь, ты все понимаешь. А на мои слова у тебя умишка не хватает.

Тут Нильс впервые за все наше знакомство рассер дился. У него побелели щеки.

- Ну и болван же ты, Ларс, - ответил он. - Дер жал бы ты язык за зубами, оно бы лучше было.

- Это я-то болван, - взвился Ларс. - Ты слышишь, как он со мной заговорил! Обозвать меня болваном! - А сам весь побледнел от злости. - Я сколько ле т прора ботал в Эвребё и чуть что не каждый вечер пел госпо дам. А после меня пошли сплошные выкрутасы. Ты не бось помнишь, как здесь было при мне? - спросил он меня. - Тогда Ларс был на все руки, и работа у меня не стояла. Потом здесь полтора года прослужил Альберт. А уж потом явился Нильс. Нынче здесь только один разговор - вкалывай, паши да вывози навоз, что ночью, что днем, пока не высохнешь от такой жизни.

Мы с Нильсом не выдержали и расхохотались. Но Ларс ничуть этим не обиделся, он был скорее доволен, что умеет так рассмешить людей, и, сменивши гнев на милость, рассмеялся вместе с нами.

- Да, я все выкладываю как есть, - продолжал он. - И ежели бы ты порой не был вполне свойский па рень - не то чтобы свойский, а услужливый и обходи тельный на свой лад, конечно, ежели бы не это, уж тогда бы я...

- Чего тогда?

Ларс с каждой минутой приходил в более веселое расположение духа. Он со смехом отвечал:

- Тогда всыпал бы я тебе по первое число.

- А ну, пощупай мои мускулы, - сказал Нильс.

- Вы это о чем? - спросил подошедший капитан. Он уже встал, оказывается, хотя время было без ма лого шесть.

- Ни о чем, - в один голос ответили Ларс и Нильс.

- Как дела с запрудой? - спросил у меня капитан и, не дожидаясь ответа, обратился к Нильсу: - Пусть мальчик отвезет меня на станцию. Я еду в Христианию.

Мы с Гринхусеном ушли делать запруду. Ларс - рыть канаву, но какая-то неуловимая тень омрачила на ше настроение. Даже Гринхусен и тот сказал:

- Жалко, что капитан уезжает.

Я был того же мнения. Правда, может быть, капитан уезжает по делам, ведь ему надо продать лес и урожай. Хотя, с другой стороны, зачем ему понадоби лось уезжать в такую рань, раз к утреннему поезду он все равно не поспеет? А вдруг они снова поссорились и капитан спешит уехать, пока не встала фру?

Да, теперь они часто ссорились.

Опять дошло до того, что они почти не разговари вали друг с другом, а если им надо было перемолвиться несколькими словами, равнодушно отводили глаза в сторону. Случалось, конечно, что капитан глядел жене прямо в глаза и советовал ей прогуляться, пока стоит такая чудная погода, или, напротив, просил ее вернуться домой и поиграть немного на рояле, но это делалось главным образом для людей и ни для чего более.

Как это все печально!

Фру была кроткой и прекрасной, она часто стояла на крыльце и глядела на дальние холмы; у нее были тонкие черты лица и золотистые волосы. Уже сейчас она выглядела как молодая, нежная мать. Но, должно быть, она безмерно тосковала - ни гостей, ни веселья, ни шу ма, ни радости, одно только горе и стыд.