Избранные произведения в 2-х томах. Том 2

Лука протянул деньги. Лавочка вскоре появился, неся бутылку водки и три солёных огурца.

— Пить будем по-справедливому, — сказал он. — Сначала Лука, потом Венька, я — последний.

— Почему так? — спросил Венька.

— Потому что Лука только понюхает, из тебя тоже пьяница никудышный, мне больше достанется. Психология, браток, понимать надо.

Лавочка рассчитал точно: ему досталась добрая половина бутылки.

— Нет, жизнь всё-таки прекрасна! — воскликнул Назаров, посматривая вокруг весёлыми глазами. — И ничего-то, братцы, вы обо мне не знаете. Сын у меня скоро будет!

— Не много тебе надо для счастья. — Лавочка иронически скривил губы. — Только я богаче тебя: у меня их двое.

— Верно, — согласился фрезеровщик. — А ты, Лука, не сиди дома, как сыч болотный. Тебя предцехкома профсоюза избрали, а ты хвост собачий, а не цехком. Смотри, сколько людей после работы слоняется… Никто о них не думает, не организует… Лавочка тебя на рыбалку зовёт, а не ты его. Взял бы да и организовал прогулку на белом пароходе по Киевскому морю. А?

— Мало тебе дал профсоюз? — искренне удивился Лука.

— Разве я говорю «мало»? — не унимался Назаров. — И курорт, и квартиру получить помогли… Да и не об этом сейчас речь, я о другом. Почему ты не спросишь меня, что я, Вениамин Назаров, фрезеровщик, дал профсоюзу? Членские взносы, и всё? Не мало ли?

— Что-то ты вдруг боевым стал, — вмешался Лавочка.

— А я всегда такой, когда выпью. Мне теперь море по колено. И я скажу тебе, Лука, откровенно: хоть ты и профсоюзный вожак, а всё равно дурень. И ничего ты в душе моей не смыслишь… Только подавай тебе цифры да отчёты, а о том, что профсоюз — школа коммунизма, забыл!

— Смотри, какой лектор выискался! — весело рассмеялся Лавочка. — А мы и не знали.

— Так вот теперь знай. Спасибо за компанию. И будьте здоровы. Пойду я — Клава ждёт.

А Луку Лихобора никто не ждал в его чистой, по-солдатски надраенной комнате. Он сейчас полжизни отдал бы, чтобы услышать в своём доме детский крик. Не для него, видно, такое счастье…

— Хорошо, Веня, — сказал он, — относительно профсоюза ты прав, я подумаю, и хорошенько подумаю.

Лука вернулся домой, поужинал, растягивая время, лишь бы не остаться наедине со своими мыслями, помыл посуду. Для него не в диковину домашняя работа: и в детдоме, и в интернате, и в казарме успел привыкнуть…

Спать было рановато, и Лука, облокотившись о подоконник, посмотрел вниз, на тихую улицу, где изредка мелькали белые и красные огоньки машин, взглянул на соседний двадцатипятиэтажный дом, окна которого гасли, как по команде невидимого дирижёра.

Может, рассказать о своей беде отцу? Он наверняка дал бы простой и мудрый совет. Нет, рассказать невозможно. Выйдет так, будто он, Лука, принёс отцу в жертву свою любовь, а старый Лихобор не примет жертвы даже от сына, и Лука лишь добавит горя в его и без того горькую жизнь.

Лука заснул с этими мыслями, и снился ему огромный белый пароход, а на капитанском мостике стоял Венька Назаров, окружённый целым хороводом маленьких горластых ребят…

Проснулся он бодрый, отдохнувший. Что ж, никуда от этого не денешься, на личной жизни придётся поставить крест. Оксану он больше не увидит. Значит, остаётся завод, любимая и красивая работа…

Своему избранию председателем цехкома Лука поначалу не придавал никакого значения. Ну, что можно сделать в организации, где, случись что, бегут к Горегляду или начальнику цеха. Но вчера Венька Назаров обозвал его «хвостом собачьим», сболтнул, конечно, спьяну. И всё же слова эти показались обидными и унизительными.

К токарному станку, знакомому, как собственная ладонь, Лука подошёл так, будто ему предстояло провести матч по боксу раундов на десять. Поставил дюралевую заготовку, запустил мотор, подвёл резец, и запела, заиграла серебристая стружка. Это, пожалуй, лучшее на свете ощущение — видеть, как из необработанной, бесформенной болванки волею твоих рук возникает деталь самолёта. Он, огромный, сверкающий, как большая рыба, и представить, где в нём находится вот эта «переходная тяга», которую сейчас обтачиваешь ты, Лука Лихобор, просто невозможно, но она там есть, и самолёт без этого маленького кусочка дюраля пока ещё не самолёт.

Оказывается, за работой можно не вспоминать об Оксане, спрятать поглубже мысли о ней, зажать их, как в тиски, чтобы не вырывались они на свободу…

Вот уже и звонок на перерыв. Сейчас в столовую, быстренько пообедать и — в конторку к Трофиму Семёновичу Горегляду.

— Здравствуйте, товарищ парторг, — сказал Лука, сразу подчёркивая, в каком качестве он хочет видеть Горегляда. Мастер внимательно посмотрел на парня, стараясь понять, с чем тот пожаловал к нему. Что-то случилось с ним, это ясно, но вот что именно — пока понять трудно. Может, выпил вчера больше нормы? Да нет, не похоже. Глаза у Луки трезвые, голубизна их немного потемнела, посуровела, отчего взгляд стал острым, цепким. Нет, здесь что-то другое…

— Вчера один человек сказал мне, что я не профорганизатор, а хвост собачий.

Короткие, щёточкой, усы Горегляда шевельнулись от улыбки, но губы по-прежнему были твёрдыми, неулыбчивыми.