Избранные произведения в 2-х томах. Том 2

Сейчас мадам Прето сладко спит в инспекторской спальне, и старая Полет, экономка, недовольно слушает её тонкий аристократический храп. Потом Полет целых две недели будет злиться, и жизнь бедного Поля Курбе превратится в кромешный ад. Но что поделаешь? За любовь надо расплачиваться. На войне, как на войне. А пока, пожалуй, не мешало часика два вздремнуть. Ничего, служба подождёт.

Поль Курбе так и сделал, предупредил часового, что часа два его не будет, запер дверь и, опустившись в своё глубокое кресло, склонил голову к плечу и сразу заснул.

А Шамрай в это время внимательно, стараясь не пропустить ни одной мелочи, знакомился со своей камерой. Да, это не тот подвал, откуда ему недавно удалось бежать, это настоящая камера с надёжной решёткой и глазком в дверях. До чего же скверно и несправедливо устроен мир! Ему захотелось, как в детстве, уткнуться лицом в тёплые колени матери и заплакать, сладко и горько до отчаяния. Но уже давно у него нет матери, умерла за три года до войны. Схоронили её в Суходоле, на кладбище у самого Днепра, мимо которого во мраке ночной реки перемещаются красно-зелёно-белые огоньки пароходов…

А вот воспоминание о прикосновении к её тёплым коленям, к сухим, лёгким рукам у него не умирает и, видно, будет жить вечно. Выходит, что человек живёт две жизни. Одну свою собственную, а вторую — в воспоминании других, и эти люди между собой не всегда бывают друзьями… А вот его, Шамрая, теперь никто не пожалеет. Души людей стали похожи на ломти чёрствого ячневого хлеба. Что ж, идёт война. Шамрай так и задремал с ощущением этой горькой мысли и сладким воспоминанием о прикосновении ласковых материнских рук.

Часа через два без всякой видимой причины Шамрай проснулся, как от толчка, с тревожно бьющимся сердцем. Спустил ноги с койки, огляделся. Кругом тишина, а ощущение покоя не приходило. Посмотрел в зарешечённое окно. Солнце светило по-весеннему ярко, на улице стоял апрель. Окно, пожалуй, выходило на запад, хорошо видно только освещённые солнцем верхушки деревьев.

Отчего он проснулся? Ещё раз оглядел камеру и понял.

В глазок в двери кто-то пристально смотрел на него.

Ну что ж, странного в этом ничего нет — хотя прямо скажем: приятного мало чувствовать на себе взгляд невидимого человека, скорее всего, твоего врага.

Шамрай демонстративно повернулся спиной к дверям.

Прошло минут пять. Потом в замке сухо, как сломанная ветка, щёлкнул ключ. Двери приоткрылись. В камеру вошёл высокий, сухощавый, хорошо выбритый старик, с орлиным носом и аккуратным пробором в седых, коротких волосах.

— Выходите, — сказал он неожиданно по-русски.

— Вы кто? — Шамрай резко обернулся к нему.

— Я переводчик. Выходите.

В коридоре у двери маячила тень полицейского.

— Вы эмигрант?

— Да. Советую вам поспешить. У меня мало времени.

— На тот свет я всегда успею, — в тон ему ответил Шамрай.

— Вы, оказывается, оптимист, — заметил переводчик. — Мне приходилось видеть людей, для которых тот свет казался светлой мечтой.

Фраза прозвучала двусмысленно и угрожающе. «Кто он?» — подумал Шамрай и решил: враг, конечно, нет никаких оснований считать его другом.

Они вышли в коридор. Впереди переводчик, за ним Шамрай, потом полицейский.

«Удивительная походка и фигура», — подумал Шамрай, разглядывая, как мерно, не торопясь шагал по коридору переводчик, гордо и прямо держа корпус и небольшую, ещё и сейчас красивую голову.

— Вы офицер? — спросил Шамрай.

— Да, императорской гвардии Преображенского полка поручик Шувалов, — ответил переводчик, не оглядываясь.

«Вот теперь уж я определённо пропал», — подумал лейтенант.

Они поднялись на второй этаж. Инспектор Курбе, сидя за столом, читал газету. Он успел не только выспаться, но и принять душ. В газете писали, что немецкие войска из стратегических соображений немного выровняли линию фронта на Таманском полуострове. А в его доме сейчас на широкой кровати нежилась весёлая и хорошенькая мадам Прето. Жизнь, оказывается, была полна драматических противоречий; что ж, от этого она лишь становилась прекрасней.

— Ну, откуда ты убежал? — грозно спросил инспектор Курбе, как только Шамрай предстал перед ним. Шувалов перевёл.

«С переводчиком, оказывается, удобно, — подумал Роман, который и сам понял вопрос. — Буду иметь время подумать над ответом».

— Из Бельгии.

— Лагерь?

— Льеж.

— Как перешёл границу?

— Пешком.

— Вы его обыскали?

— Да, — ответил Шувалов. — Кроме этой вещички, у него при обыске ничего не обнаружили.

И переводчик осторожно положил на стол хитроумным узлом завязанный гвоздик.

— Что это такое?

— Да так, безделушка, — ответил Шамрай после того, как ему перевели вопрос комиссара. — Набивать, и чистить трубку.

— У тебя есть трубка?

— Нет. Это память о моём друге. У него когда-то была трубка.

— Хорошо, — Курбе повертел в руках гвоздик, ничего подозрительного не увидел, осторожно положил на стол. — Когда же ты убежал из лагеря?

— Неделю тому назад.

— Твоё имя?

— Роман Шамрай.

— Ты лейтенант?

— Да.

— Можешь выбросить свой воротник с петлицами. В вашей армии уже ввели погоны.