Избранные произведения в одном томе

Был и впрямь Иннокентий Януарьевич в Военном совете фронта, был. И слушки о нём ходили действительно нехорошие. Да только, когда ты смерти каждый день в глаза смотришь, как-то… по-другому оно всё становится. Нет, ты не забываешься, помнишь, когда во весь голос нужно, а когда шёпотом, потому что не те герои, что глотку рвут, и даже не те, кто в полный рост в атаку поднимается, а те, у кого враги — убиты, а свои — живы.

Страшился ль он, Потёмкин, уже в ту пору орденоносец и в чинах немалых, жутковатого старика, словно и впрямь секрет бессмертия открывшего? И да, и нет. Скорее, опасался, как и все офицеры на фронте, а маги — в особенности. Но не до такой степени, чтобы отчёты и донесения фабриковать. Хватило с него «серафимов»: как их прикрывал по всем инстанциям, сколько бумаг лживых сочинить пришлось…

— Не боялся я его, учитель. Вот хотите — верьте, хотите — нет. Остерегался, как все, — это было. Но что «зигфридов» мы в землю вбили — не сомневался.

— Не сомневался, но… — тотчас подхватил Решетников.

— Не сомневался, но… — развёл руками Виктор Арнольдович, — …беспокоился. Жуткий бой был, такого за всю войну не припомню. И по всем законам, по всем формулам — полегли «зигфриды». А вот…

— Понимаю, Витя, — Решетников вздохнул почти сочувственно. — И всё-таки корю вас, друг мой. Потому как обязаны вы были сомнения свои, подозрения интуитивные, хоть никакими теориями и не подтверждённые, к делу подшить.

— Сомнения? К делу подшить? Вот тогда мне от Кощея бы и досталось…

— Верно, — снова вздохнул Александр Евгеньевич. — Не взвесишь это ни на каких весах, Витенька. Кто знает, как оно повернулось бы, вцепись в вас Кощей тогда мёртвой хваткой. Умён ведь, чертяка, умел под монастырь подвести, умел, комар носа не подточит… Кое-кого из его добычи мне спасти удалось, а кого-то никак было не спасти. Как же нам потом этих магов не хватало… И когда первую бомбу испытывали, а зажигания никак добиться не могли, и потом, когда носители на стартовых столах рвались… Вы вот небось про этих шестнадцать студентов думаете сейчас? А вы лучше о тех солдатах вспомните, что благодаря вам живы остались, домой вернулись.

Они оба умолкли, словно забыв, зачем встретились. Потёмкин невидящими глазами глядел на размашистые записи Решетникова, глядел — и не мог прочесть ни одной формулы. Умно говорит учитель, понимающе — а всё равно не понимает. И никогда не поймёт, сколько б ни пытался.

Не видел, как сработала формула Эрвина и как «зигфриды» адскими птицами рухнули на подходившие к Комаровке наши танки. Когти вспарывали броню, словно картон, машины вспыхивали одна за другой, и редко кто из экипажа успевал отбежать даже на дюжину шагов.

Вторым заходом, расправившись с целой танковой бригадой, «зигфриды» прошли над Шендеровкой. Потёмкин помнил, как взлетали одна за другой крыши, разламываясь в воздухе и падая вниз тучей огненных обломков. «Зигфриды» играючи подхватывали целые срубы, обрушивая их на защитников, расчищая дорогу идущим на прорыв из котла немцам.

Ничего этого искусный в речах Александр Евгеньевич не видел. Не видел он, как горел Сашка Полёвкин, когда заклинание, что они пустили против «зигфридов» при первой встрече, дало осечку и зацепило мага-наводчика.

— В общем, в целом и в частности — не горячитесь, Витя, дорогой мой, — Решетников снял очки, повертел в руках, щурясь. — Не горячитесь и на меня не обижайтесь. Ну, и необдуманных вещей вслух не говорите тоже. Хоть и маловероятно это — очень! — но могли «зигфриды» инкапсулироваться в качестве последней защитной меры, вполне могли тут пролежать в воронках, невидимые — и пять лет, и пятнадцать…

— Неужто мы бы об этом не подумали, учитель? — с горечью бросил Потёмкин. — За кого ж вы нас принимаете-то?

— Говорю же, Витя, не кипятитесь. Инкапсуляция инкапсуляции рознь, сами ведь знаете. Мы тогда едва первую ступень освоили, а Киршнер с Отто Ганом, хитрецы, уже второй вовсю манипулировали и к третьей подбирались. Мы про это тогда не знали, ни мы, ни союзники. И вам это узнать тоже негде было.

— Мы проверяли…