Избранные произведения в одном томе

«Теперь, юная леди, — скомандовал он, — расскажите мне все, что вам известно!»

Полагаю, мы, женщины, понимаем голос мужчины, когда слышим его, и мы, как и наши матери до нас, научились повиноваться, поэтому я инстинктивно ответила: «Этот псих вошел, наставил на меня револьвер и заставил петь весь вечер, пока я не свалилась от усталости!»

«Как он выглядел, мисс?» — все тем же повелительным тоном спросил огромный инспектор.

«Он был худой, — ответила я. — У него были черные бакенбарды и бритая верхняя губа, и еще он вращал глазами!»

Затем я рассказала ему все, что помнила о странном поведении психа. Пока я говорила, на лицах полицейских появилась странная усмешка, а инспектор выразил их чувства словами: «Что ж, мэм, случай совершенно ясный. Догадываюсь, что на этот раз речь идет о Пите Даймшоу. Этот старик надул нас всех. Кажется, он проявил дьявольскую хитрость. Это его любимый план — заставить молодую даму петь все время одну и ту же песню на высоких нотах, как будто она репетирует, пока его сообщники не удерут с добычей. Думаю, они уехали много часов назад на специальном поезде в Озерный Берег, а он сел на скорый и спрыгнул у озера. Пит — просто прелесть! На этот раз он нас обыграл, но я думаю, в свое время мы с ним еще поквитаемся!»

В течение последних минут глаза всех членов труппы постепенно уставились на трагика, который был следующим в очереди. Сам он, как видели люди опытные, демонстрировал некоторое смущение, хоть и старался, используя все свое мастерство, скрыть его под маской самообладания.

Когда предыдущая рассказчица закончила свое повествование — а это в аудитории из актеров происходит только после того, как аплодисменты стихнут окончательно и возможность бисировать и повторить будет исчерпана, — ведущий произнес:

— Теперь, мистер Доверкурт, мы надеемся, что будем иметь честь послушать вас!

Тут же зазвучал хор голосов всей труппы, и так как конферансье произнес это нейтральным тоном — не совсем покровительственным, а как раз выражающим нечто среднее между снисхождением и почтением, — то остальные демонстрировали нарастающее серьезное внимание, начиная с дружеского уважения комедианта и заканчивая самоунижением швеи. Последняя, благодаря тому что течение времени отодвигало ее литературные усилия в историческую перспективу, а выпитые чаши веселящего напитка заставили ощутить вокруг себя ореол воображаемой славы, присоединила свою слезную просьбу:

— А если я могу взять на себя такую смелость, мистер Рэгг, ввиду того что теперь могу считать и себя вашей скромной сестрой по искусству, я рискну попросить вас рассказать нам что-нибудь из трагических преданий. Какой-нибудь случай, не связанный с мертвым младенцем, так как эта тема принадлежит мне, и, — это было сказано с агрессивной решимостью, — я намерена отстаивать свои права, хоть я и скромная женщина, которая знает свое место, несмотря на…

Ее красноречию положил конец ведущий, который сказал с суровой решимостью, проникшей сквозь затуманенное сознание в разум доброй женщины:

— Достаточно, миссис Ригглуорт! Когда снова подойдет ваша очередь, мы вас вызовем, не бойтесь. Пока же вы не должны прерывать никого, а особенно того, которого мы все уважаем и которым восхищаемся как нашим трагиком, гордостью нашего искусства и совершенным его представителем. Мистер Доверкурт, пью за ваше здоровье! Дамы и господа, все присутствующие, по доброму старому обычаю: «Гип-гип, ура!»

Этот тост выпили стоя, и с явным уважением со стороны всех присутствующих, что было действенным вкладом в область мастерства трагика. Ведь как бы ни ворчали его спутники, они всегда втайне уважали его — если не как мужчину, то по крайней мере как артиста.

И вот трагик начал свой рассказ.

Работный дом

— Как уже говорил мой друг Парментир на этом симпозиуме, юмор не всегда характерен только для его амплуа — комика. Он может несколько смягчить мрачность сценического воплощения моих особых ролей, полных страстей. Эта возможность подарена мне — и другим, да, другим — мастером-Шекспиром и целым созвездием драматических, поэтических талантов, которые донесли до наших дней факел трагедии; так разрешите мне в этот час общественного единения, если мне будет позволено так выразиться, сняв котурны[204] трагика и колпак шута, поведать вам довольно забавный эпизод моей горячей юности, когда я, подобно нашему дорогому принцу Хэлу[205], случайно заставил содрогнуться небосвод в самые темные предрассветные часы. Оглядываясь назад на череду лет, понимаешь, что те часы шумного веселья оставили в памяти менее прочный след, чем водоворот ревнивой страсти или даже нежные разговоры в часы любви.

— О, мистер Доверкурт! — воскликнула вторая ведущая актриса, ладонью прикрывая застенчивый румянец. Довольный трагик продолжал: