Издержки хорошего воспитания

— Да она же — Йенси Боумен, девушка, которую вы назвали привлекательной.

— Выше определенного уровня привлекательности все девушки привлекательны одинаково.

— Полагаю, вы правы.

Тональность голоса миссис Роджерс чуть изменилась. Она никогда в жизни не понимала обобщений, пока те не становились привычными ее слуху из-за постоянных повторений.

— Поболтаем о ней, — предложил Скотт.

С притворно-укоризненным смешком миссис Роджерс согласилась позлословить.

Танцы были в разгаре. Оркестр низвергал слабый водопад музыки в уютную комнату под зелеными фонарями, и две удачливые пары, в этот вечер представленные местным молодняком, мирно вплывали в вечность, подчиняясь ее ритму. Только несколько бесхозных кавалеров уныло топтались в дверном проеме, и внимательный взгляд мог бы отметить, что зрелище это далеко не так весело и беззаботно, как хотелось бы. Эти парни и девушки знали друг друга с детства, и, хотя некоторые женитьбы уже затевались в бальном зале и в тот вечер, это были помолвки в своей среде, браки от безысходности или даже просто от скуки.

Связям этим не хватало живости романов между семнадцатилетними, вспыхивавших в короткие искристые праздники. А здесь, думал Скотт, пока его взор уже привычно высматривал Йенси, происходит спаривание выпавших в осадок, невзрачных, скучных, не прижившихся в обществе. Это соединение вызывалось одинаковым побуждением, возможно ради более пленительной судьбы, но при этом не столь прекрасной и менее юной. Скотт и сам казался себе глубоким стариком.

Но одно лицо в толпе не поддавалось его обобщениям. Когда его взгляд отыскал среди танцующих Йенси Боумен, Скотт почувствовал себя гораздо моложе. Она была воплощением всего, что не возродилось на этих танцах, — элегантной юности, заносчивой, ленивой свежести и красоты, печальной и бренной, как сон. Ее кавалер, парень с характерной красной физиономией, испещренной белыми полосками, словно его отхлестали по щекам на морозе, не вызывал у Йенси особого интереса, ее меланхоличный взгляд рассеянно скользил по комнате, выхватывая то лицо, то наряд.

— Темно-синие глаза, — сказал Скотт, обращаясь к миссис Роджерс, — не знаю, выражают ли они что-нибудь еще, кроме того, что они прекрасны, но этот нос, верхняя губа и подбородок определенно аристократичны… если такое понятие еще существует, — добавил он примирительно.

— О, она весьма аристократична, — согласилась миссис Роджерс. — Ее дед был сенатором или губернатором, или что-то в этом роде, в одном из южных штатов. Отец тоже выглядит как аристократ. О да, оба весьма аристократичны, они явно аристократы.

— Но она кажется ленивой.

Скотт наблюдал, как желтое платье вынырнуло и снова погрузилось в поток танцоров.

— Двигается словно нехотя. Даже странно, что танцует так хорошо. Она обручена? А кто это все время ее перехватывает, вон тот парень, что залихватски заткнул галстук за воротник и щеголяет потрясающими косыми карманами?

Скотта до того раздражала настойчивость молодого человека, что его сарказм прорвал кольцо беспристрастности.

— Ах этот, — миссис Роджерс наклонилась, кончик языка чуть высунулся, — этот юноша О’Рурк. Он от своего не отступится, я уверена.

— А я уверен, — вдруг сказал Скотт, — что вам придется представить меня, если она случайно окажется рядом, когда доиграет музыка.

Они встали и принялись высматривать Йенси — миссис Роджерс, маленькая, толстеющая, нервная, и кузен ее мужа Скотт Кимберли — брюнет, чуть ниже среднего роста.

Скотт был сирота, унаследовавший полмиллиона, и причин для присутствия его в этом городишке было не больше, чем если бы он отстал от поезда.

Они искали Йенси еще несколько минут — и напрасно. Желтого платья чарующе медлительной Йенси больше нигде не было видно.

Часы показывали половину одиннадцатого.

II

— Добрый вечер, — поздоровался отец, и язык его к этому часу уже слегка заплетался. — Кажется, это становится… входит в привычку.

Они стояли у боковой лестницы, и через его плечо Йенси видела сквозь стеклянную дверь, как с полудюжины мужчин сгрудились у стола в хорошо знакомом ей расположении духа.

— Не хочешь ли пойти и поглядеть чуть-чуть? — предложила она с улыбкой, изображая непринужденность, которой и в помине не было.

— Спасибо, только не сегодня.

Отцовская степенность была слишком подчеркнутой, чтобы кого-то убедить.

— Ну на минуточку, — настаивала она, — здесь все собрались, и я хотела бы знать, что ты думаешь об одном человеке. — Не самое лучшее, но единственное, что пришло ей в голову.

— Я совершенно убежден, что там нет ничего, что могло бы меня заинтересовать, — сказал Том Боумен решительно. — Я з-заметил, что по какой-то безумной причине меня всегда удаляют с поля и полчаса выдерживают на скамейке штрафников, будто я за себя не отвечаю.

— Я всего лишь попросила побыть со мной несколько минут.

— Очень заботливо, без сомнения, но я крайне вовлечен в сегодняшнюю дис-куссию.

— Ну, пойдем, папа!

Йенси вкрадчиво просунула ладонь под локоть отца, но он легко высвободился, приподняв руку:

— Извини, не получится.