Изгнание из рая

Они с Эмилем сделали еще шаг к Плащанице, и Митю начало трясти. Сначала дрожью охватились ноги. Будто бы он сильно надрался сутки назад, и теперь мучился жаждой похмелья. Его трясло и ломало так, как ломает наркомана. Дрожь поднялась выше, в судорогах дрожи поджимался к хребту живот, тряслись губы, сводило плечи. Он не замечал туристиков, снующих мимо него. Не слышал трескотни гида, объясняющего итальянской скороговоркой что-то про Плащаницу. Он ощущал, как его крутит, колышет — омут муки затягивал его. Он сделал шаг вперед и чуть не упал на плиты собора. И еще шаг, к Плащанице, к ней. Он шел, как привязанный грубой веревкой к телеге, к повозке раб тащится за триумфом завоевателя. Он раб. Он ничтожный раб. А он-то думал — он властелин, уже в когорте властелинов. Странные зеленые, синие молнии вспыхивали вокруг него. Дорогу ему перебежала призрачная девочка в ярко-красном хитоне — он понимал, что она прозрачна, что она призрак, ее глаза были широко раскрыты, в них горели ужас и счастье, и он понял — это Магдалина бежит, чтобы оповестить апостолов о том, что Он — воскрес. Митя понимал, что Он жив. Он дергался, подходя к Плащанице, как от ударов током. Прозрачные легкие ткани, порывы ветра, запах выжженной земли, соленый запах крови. Стоны, вопли, далекие вскрики. Голая гора, похожая на голый череп, ее лысый скат, и крест на ней. Черный крест. Да он же это написал Это же один из его бездарных холстов. Только это было на самом деле, и гораздо страшнее, чем представляют это все на свете художники, все люди, что робко молятся Ему.

Он шагнул еще, и ему прямо в руки ударила молния. Он зажмурился. Это не молния! Это… свечи… В нише, где висела на стене Плащаница, стояли тремя рядами крупные, длинные белые, будто из слоновой кости, свечи, многие из них были связаны пучками, как вязанки хвороста. И, когда Митя приблизился к Плащанице, свечи внезапно загорелись. Странное голубоватое пламя потекло по серебряному ковчегу, который стоял под свечами, внизу, на плитах; пламя взмыло вверх, перекинулось на фитили, и они вспыхнули ярко, ослепительно, все разом. Золотой огонь, бело-голубые горячие сполохи. Свечное пламя не хуже факельного опалило, опахнуло лицо Мити. Он не понимал, идет ли он, движется ли вперед; он забыл — один он, или Эмиль тоже тут, где-то рядом. Легкий звон, как с колокольни дальнего храма, поднялся у него в голове, сердце застучало часто, как в объятьях женщины. И пространства раздвинулись.