Изюм из булки

Самостоятельное мышление

Шло методическое совещание. В зале сидели учителя средних школ, на трибуне стояла главная методистка страны, статная советская дама. Она сказала:

– Учитель должен уметь самостоятельно – что? И учителя хором сказали:

– Ду-умать!

Жалоба

Тюзовский спектакль про погибшего пионера-героя начинался скорбно-печально: старый партизан присаживался у могильного холмика с красной звездой, наливал из фронтовой фляжки, выпивал и, обращаясь в зрительный зал, говорил:

– Двенадцать лет ему было…

Немолодой актер, «партизанивший» в этом произведении искусства с незапамятных времен, с течением времени начал выпивать еще в гримерной: стрезва играть такое было совершенно невозможно. И дедушка Фрейд подстерег его. Однажды актер присел у могильного холмика на сцене, еще выпил и доверительно сообщил детям в зрительном зале:

– Двенадцать лет ебу мыло…

Шекспир отдыхает

Актерские оговорки вообще – материал для отдельной книги. Здесь, на посошок, только самое любимое.

Прошу представить: гастроли провинциального театра в Крыму, лето, последний спектакль, трезвых нет. Какая-то шекспировская хроника, финал, на сцене, как полагается, гора трупов… И вот, стоя над телом поверженного соперника, очередной цезарь говорит словами переводчицы Щепкиной-Куперник:

– Я должен был увидеть твой закатИль дать тебе своим полюбоваться…

Но он этого не говорит, потому что забывает текст.

– Я должен был увидеть твой…

А что «твой»? А ничего. Пить надо меньше. Но актер, умница, успевает сориентироваться – и на ходу подбирает слово, близкое к «закату» по смыслу и подходящее по размеру.

– Я должен был увидеть твой… конец! – говорит он. И, уже чуя недоброе, вопрошает сам у себя:

– Иль дать тебе своим полюбоваться?

Легенда утверждает, что в этот момент мертвые ненадолго ожили и затряслись в последней агонии…

Неуважение

В Московской мэрии выдавали реестры на земельные наделы, выделенные под строительство. Объявили:

– Театральный Центр Мейерхольда!

Получать документы вышел человек с другой фамилией.

– Мог бы и сам прийти, – хмуро заметил вице-мэр Шанцев.

Позади прогресса

В середине девяностых я увидел ужаснувшую меня картину. По аэропорту с чемоданчиком в руке шел хорошо одетый господин и громко говорил, обращаясь в пространство:

– Я в Шереметьево! Через час лечу во Франкфурт, оттуда в Оттаву…

Никакого собеседника вблизи господина не наблюдалось, и я понял, что слежу за сумасшедшим. Всяко же бывает. Вот, думаю, человек тронулся от счастья, что скоро увидит Оттаву…

Человек продолжал на ходу оповещать пространство о своих планах на будущее – и прошло полминуты, прежде чем я увидел, что от уха говорящего под пальто тянется проводок.

Человек разговаривал по телефону – только и всего. А я, не подозревающий о существовании телефонной гарнитуры, крался за ним с выпученными глазами, готовый звать санитаров.

И кто, спрашивается, сумасшедший?

Не в курсе дела

Мой знакомец, экстремал, организовал тургруппу экстремалов из Швеции и Польши – и повез их по России. Не по Золотому кольцу, а непосредственно вдоль… И вот в районе Иркутска, на родных могилах, одного поляка сильно пробило на генетическую память. Вечером, крепко взяв на грудь, он надерзил своему российскому экскурсоводу – и пошел пить со шведами.

И стал жаловаться им на Россию.

– Они увозили наших предков сюда, в Сибирь, – говорил поляк, – они нас убивали…

Шведы с сочувствием выслушали всю историю до конца и спросили:

– Почему вы не позвонили в полицию?

Ленинградское шоссе

Старый советский адмирал, выйдя в отставку, с конца восьмидесятых жил почти безвыездно на своей подмосковной даче. И немного приотстал от городских реалий.

И вот однажды, выбравшись в кои-то веки на своей «Волге» в Москву (что-то надо было забрать из квартиры), едет он обратно в свою Фирсановку. И видит: на Ленинградском шоссе, у обочины, стоит девушка. Вроде не голосует; наверное, стесняется. А за окном «Волги» зима, и девушка, наверное, мерзнет…

Офицерская честь сдетонировала в старом адмирале, и он, притормозив, открыл дверь.

– Минет, – сказала девушка. – Двести рублей.

– А Минет – это до Зеленограда или после? – уточнил адмирал.

Богема

В закрытый клуб во втором часу ночи вошел широко известный в московской тусовке клипмейкер N. – и не один, а с девицей совершенно недвусмысленного вида. На девицу он не смотрел; она шла в метре за его плечом, как радиоуправляемый предмет.

Клипмейкер был не чересчур трезв и весьма печален; махнув спутнице рукой в сторону столика, он сразу направился к стойке бара, чтобы печаль усугубить. Девица осмотрелась и на хороших ногах прошла к указанному месту, где и села, умело продемонстрировав окружающим все достоинства.