— Не знаю. Я тоже считаю, что его объяснения не полны. Возможно, Виктору была невыносима мысль о том, что после кончины о нём тут же забудут. Хотел прокричать, что был недооценен, что был способен на гораздо большее… Постарайся почувствовать, что должен был ощущать человек с его складом характера — с латиноамериканским нарциссизмом, с любовью к побрякушкам и пышным кружевам. Общаясь с Кеннеди, будучи посвящённым в самую оберегаемую тайну планеты, не иметь возможности похвастаться, выступить открыто, заявить о себе? Это иногда выше человеческих сил, особенно когда речь идёт о латиноамериканце. И когда все точки расставлены, спешить больше некуда, конец очевиден, он решается на последний шаг, призванный увековечить его деяния. Некий посмертный латиноамериканский эксгибиционизм.
— Но ты-то не латиноамериканец.
— Нет, я не латиноамериканец. Давай не будем возвращаться к вопросу о причинах, толкнувших меня на поддержку Виктора. Ты ведь не передумала?
— Поддержать тебя? Нет, не передумала. Хотя сомнения остаются.
— Сомнения присущи только людям. Давай радоваться тому, что мы люди.
Почему Виктор поступил так, а не иначе? Почему поступаю так я? Почему Мари спокойно и деловито меня поддерживает? Мы никогда не поймём до конца побудительных причин наших действий. Равным образом мы никогда не сможем понять до конца причин, двигавших теми, кто затеял эту долгую игру с первых её минут, с первых секунд рождения легенды, с того момента, когда они изменили ход истории.
Впрочем, я становлюсь похожим на Виктора и начинаю говорить красиво.
Пора. Надо идти в ближайшее турагентство, купить билет на первый самолёт до Бангкока и сесть в такси, из которого я выскочу на полпути к аэропорту, у гостиницы «Пента».
Как только я выйду, такси сразу же отправится дальше. Как бы ни были быстры преследователи, останавливаться вплотную они не станут — они себя не афишируют. Когда спустя пару минут войдут в вестибюль, то увидят меня, лениво осматривающего витрины бутиков и поглядывающего внутрь, где, несомненно, моя дорогая жёнушка примеряет очередную неотразимую обновку. А когда до них дойдёт, что я тут один, Мари уже пройдёт на посадку.
С пухлым чемоданчиком в руках, в котором наряду с небрежно брошенными рюшечками и кружевными распашонками лежат самые важные документы прошлого, да и нынешнего веков.
Не самый элегантный прорыв, конечно, но достаточно испытанный. И, надеюсь, вбитые мною в Мари инструкции достаточно просты для запоминания и исполнения.
9.2. Безумие (продолжение)
Способен ли обычный обыватель, не причастный к высоким тайнам, найти разгадку тщательно оберегаемой интриги? Без сомнения. Собранные Виктором корешки квитанций, фотографии, рапорты, в сущности, ничего нового не открыли — любой человек, имеющий опыт разгадывания шарад, найдёт ответ, проштудировав газеты, книги и журналы.
Мой учитель Глеб Сергеевич Голиков говорил: «Не бывает не раскрываемых преступлений — бывает недостаточное финансирование!»
Это абсолютная правда. Самый ленивый аналитик или следователь раскроет самое запутанное преступление — была бы нужда в успехе да хватало бы выделяемых средств.
Финансы, отпущенные нашим руководством, целям соответствовали, что и понятно: мой поиск особых расходов не требовал — раскопки в архивных залежах для казны не обременительны. Полдесятка моих зарубежных командировок настолько терялись в лавине многочисленных начальственных вояжей, что бухгалтерия их не замечала. Начальство же исправно командировочные выписывало, подкидывая кость мелкому служащему, дабы тот поменьше в курилке болтал о тратах начальства на рабочие семинары где-нибудь в Ницце или Барселоне.
А коли времени и средств хватало, то распутывал я клубок не торопясь, тягуче, аккуратно, стараясь не рвать слабые нити, не упустить относимые ветерком сполохи.
Постепенно всё встало на свои места. На каждый новый вопрос легко получал ответ. Всё совпадало. Прорыв состоялся. В чём, вообще-то, я не сомневался с самого начала.