Изумруд раджи

Она была высокой женщиной и для певицы не чрезмерно полной. Ее руки и ноги остались стройными, а шея походила на прекрасную колонну. Волосы, уложенные в большой узел на затылке, были цвета темного сверкающего золота; если их цвет и был результатом окраски хной, хотя бы отчасти, то это не портило эффекта. Пола была уже немолода, лет сорока по крайней мере, но черты ее лица все еще оставались красивыми, хотя кожа обвисла и покрылась морщинками вокруг сверкающих черных глаз. Она смеялась, как ребенок, у нее было пищеварение страуса и темперамент фанатика, и ее считали величайшим драматическим сопрано своего времени. Она сразу же набросилась на Коуэна:

– Вы сделали то, о чем я вас просила? Вы унесли это чудовищное английское пианино и выбросили его в Темзу?

– Я достал для вас другое пианино, – ответил Коуэн и показал на стоящий в углу инструмент.

Назоркофф бросилась к нему и подняла крышку.

– «Эрард», – сказала она, – это лучше. А теперь посмотрим…

Красивым сопрано она исполнила арпеджио, потом дважды легко пробежалась вверх и вниз по всему диапазону голоса, потом ее голос мягко поднялся вверх, до высокой ноты, удержал ее, его громкость все росла и росла, потом голос снова стал тише и замер, совсем исчезнув.

– Ах! – произнесла Пола Назоркофф с наивным удовлетворением. – Какой у меня красивый голос! Даже в Лондоне у меня красивый голос.

– Это правда, – согласился с ней Коуэн, от души поздравляя ее. – И готов побиться об заклад, что вы покорите Лондон, как покорили Нью-Йорк.

– Вы так думаете? – спросила певица.

На ее губах играла легкая улыбка, и было ясно, что для нее этот вопрос был чисто риторическим.

– Конечно, – ответил Коуэн.

Пола Назоркофф закрыла крышку пианино и подошла к столу той медленной покачивающейся походкой, которая так хорошо смотрелась на сцене.

– Ну-ну, – сказала она, – давайте перейдем к делу. Вы здесь обо всем договорились, мой друг?

Коуэн достал какие-то бумаги из папки, которую перед этим положил на стул.

– Почти ничего не изменилось, – заметил он. – Вы будете петь в Ковент-Гардене пять раз: три раза «Тоску» и два раза «Аиду».

– «Аида»! Фу, – сказала примадонна, – это будет невыразимо скучно. «Тоска» – другое дело.

– Да, – ответил Коуэн. – Тоска – это ваша роль.

Пола Назоркофф выпрямилась.

– Я – величайшая Тоска во всем мире, – просто произнесла она.

– Это правда, – согласился Коуэн. – Никто не может и близко сравниться с вами.

– Роскари будет петь Скарпиа, полагаю?

Коуэн кивнул.

– И Эмиль Липпи.

– Что? – взвизгнула Назоркофф. – Липпи, этот уродливый лягушонок, ква-ква-ква!.. Я не стану с ним петь, я его укушу, я расцарапаю ему физиономию…

– Ну-ну, – попытался утихомирить ее Коуэн.

– Он не поет. Я вам говорю, он просто лает, как дворняга.

– Ну, посмотрим, посмотрим, – сказал Коуэн.

Он был слишком умен и никогда не спорил с темпераментными певцами.

– А Каварадосси? – спросила Назоркофф.

– Американский тенор, Хенсдейл.

Певица кивнула:

– Он милый мальчик и поет чу́дно.

– И, по-моему, один раз будет петь Баррэр.

– Он художник, – великодушно признала мадам. – Но чтобы Скарпиа пел этот квакающий лягушонок Липпи!.. Ба – я не стану с ним петь.

– Предоставьте это мне, – успокоил ее Коуэн, откашлялся и взял новую пачку бумаг. – Я собираюсь организовать особый концерт в Альберт-Холле.

Назоркофф скорчила гримасу.

– Знаю, знаю, – сказал Коуэн. – Но все так делают.

– Это будет хорошо, – согласилась Назоркофф, – и зал будет полон, до самого потолка, и у меня будет много денег. Ecco![16]

Коуэн снова перетасовал бумаги.

– А вот совсем другое предложение, – сказал он, – от леди Растонбери. Она хочет, чтобы вы приехали к ней и спели.

– Растонбери?.. – Брови примадонны сошлись у переносицы, словно она силилась что-то вспомнить. – Я недавно видела это имя, совсем недавно. Это город… или деревня, правда?

– Правильно, маленькое красивое местечко в Хартфордшире. Что касается Растонбери-Касл, где живет лорд Растонбери, это настоящий роскошный старый феодальный замок с привидениями и семейными портретами, потайными лестницами и первоклассным частным театром. Они купаются в деньгах и всегда устраивают какие-то частные спектакли. Она предлагает нам дать целую оперу, предпочтительнее всего «Мадам Баттерфляй».

– Баттерфляй?

Коуэн кивнул.

– И они готовы платить. Нам придется заплатить неустойку Ковент-Гардену, конечно, но даже после этого вы останетесь в прибыли. По всей вероятности, будут присутствовать особы королевской крови. Это выйдет первоклассная реклама.

Мадам вздернула свой все еще красивый подбородок.

– Разве мне нужна реклама? – гордо спросила она.

– Слишком много хорошего не бывает, – невозмутимо ответил Коуэн.

– Растонбери, – пробормотала певица, – где я видела?..