Изыди (СИ)

- Она меня отпускать не хотела. Еле ушёл. Сказала, что в гости придёт. Интересно, как она меня узнает? Мы свет-то так и не включали.

А вечером в части появился следователь военной прокуратуры. На экстренном построении Лом орал так, что оконные стёкла дрожали не только в здании наших казарм, но и в близлежащем пятиэтажном доме для начальствующего состава. Комбат - подполковник Тихий - тихо, как и полагается с такой фамилией, стоял себе на трибуне, предоставив разбор чепе начальнику штаба.

Лука стоял за мной, и я слышал, как колотится его сердце.

- В то время, когда наша страна переживает трудное время, а наши доблестные вооружённые силы охраняют покой всего совет... - тут Ломов запнулся, быстро поправился и продолжил, - ...всего российского народа, находятся отщепенцы, которые позорят высокое звание совет... - Лом запнулся снова и снова поправился. - ...российского воина!

Закончив наконец свою обличительную тираду, он сделал паузу, обвел строй, позыркал, повертев зрачками и, не снижая уровня громкости, произнес:

- Один из военнослужащих нашей части совершил гнусный поступок по отношению к женщине, а именно: совершено надругательство. Т-а-а-а-к... Этот поступок лёг позорным пятном на весь наш, не побоюсь сказать, славный и сплочённый воинский коллектив, задета честь всего нашего батальона...

Ломов был в ударе. Его правда: между "незастёгнутым подворотничком" и "позорным пятном" с "гнусным поступком" прошло каких-то три недели.

"Вот оно как! Значит, Лука обесчестил не только женщину, но и целый батальон. Круто, товарищ ефрейтор!" - проговорил я про себя.

- Приведите женщину, - распорядился как-то совсем миролюбиво начштаба, - следователь из прокуратуры проведёт опознание. А пока всем - смирно!

Из-за спины Лома, как из-за кулис, выплыл розовощёкий лейтенант, похожий на спелый абрикос, и подошёл к первой шеренге. Он медленно прошествовал мимо нас и остановился в метре от меня. Позади него плелась молодуха: я узнал её. Это была вдова капитана. Она была обескуражена таким количеством объектов для опознания и к следственным действиям оказалась явно не готова.

"Абрикос" обернулся и, кивнув в сторону вдовы, попытался надавить на совесть:

- Может, виновный выйдет сам? Зачтётся как явка с повинной.

Лука шевельнулся и ткнулся мне в спину. Ещё немного, и он положил бы мне руку на плечо. Я до сих пор не знаю, какой чёрт меня дёрнул.

- Товарищ лейтенант, это я, - и я вышел из строя, сделав шаг вперед.

Зачем я это сделал: то ли потому, что для Луки запахло жареным, то ли по причине, что вдова мне тоже понравилась, - не могу объяснить, хоть убей. Хотя первое, видимо, повлияло сильнее: косяк на двоих в самолете, шапка Луки (Глеба Луконина), протянутая мне на лётном поле, всё-таки что-то ещё в этой жизни значили. То, что явка с повинной - это прямая дорога в тюрьму - я понял лишь много лет спустя. Но тогда мне было всё равно. Я, помнится, даже почувствовал себя героем: надо же - вышел сам, совершенно не задумываясь о последствиях.

- Отлично, сейчас поедем в прокуратуру и оформим, как положено, - резюмировал "абрикос", удовлетворённый тем, что долго выяснять личность "преступника" не пришлось.

По мере того как я шёл к машине, понял, какого свалял кретина, но путь назад был отрезан. Поймав все ещё испуганный, но уже удивлённо-благодарный взгляд Глеба, я сел в прокурорский уазик. Вдова разместилась рядом с розовощёким лейтенантом. Всю дорогу они о чём-то шептались - я отворачивался, делая вид, что не слушаю их, а сам во все барабанные перепонки напрягал слух. И услышал главное: "По-моему, это не он. Не похож. Тот на какой-то трубе играет. Просил, чтобы я свистнула ему в дудочку". "Абрикос" отвечал, что разберётся. "Главное, - говорил он вдове, - всё правильно оформить". И ещё что-то добавлял про каких-то понятых.

В прокуратуре следователь велел закрыть меня до утра, посадив к двум таким же арестованным, дремавшим на самых лучших местах - на деревянном возвышении. Пришлось приткнуться внизу возле батареи. Всю ночь меня мучили клопы и одолевали мысли. Я проклинал себя за своё грёбаное благородство. Хорошо, если вдову решили использовать для улучшения отчётности по раскрываемости дел. Но если Глеб воспользовался вдовой против её воли, я очень сильно рисковал.

Утром всё тот же розовощёкий лейтенант вывел меня и тех двоих из камеры. Потом привёл ещё парочку штатских (на улице мимо проходили). "Понятые", - пояснил следователь. Пока он суетился, вдова стояла в коридоре.

Усадив всех на стульях вдоль стены, следак позвал вдову и повторил то же самое, что сказал Лом на экстренном построении:

- Сейчас будет проведено опознание.

"Ага, опознание! - прибалдел я. - После того, как я сам вышел. А ещё явку с повинной обещал". Увы, про явку с повинной речь уже не велась, и всё шло к тому, чтобы пропустить меня через жернова следствия. Только сейчас до меня дошло: лучше бы Глеб пропустил меня через свою "валторну". Я со страхом ожидал, когда вдова покажет на меня.