К долинам, покоем объятым

Они увидели Манечку средь чахлой растительности близлежащего скверика в обществе долговязого паренька лет двенадцати и невзрачной белобрысой собачонки, которую он держал на поводке. Это была, как успел заметить Говоров, плюгавая тварь, отдаленно, пародийно напоминавшая фокстерьера, за которого и была, вероятно, выдана щенком на Птичьем рынке, а упаси боже, если в дворняжке, полной обаяния в своем «чистом» виде, есть хоть капля «породы», «благородной крови». Как и в людях, сия капля подчас определяет весь характер переродка — он болезненно спесив,, зол и вероломен… Эта мысль скользнула в Говорове просто так, при виде облезлого существа с торчащими, как у кошки, усами, — с данного момента все стало тихо и неуловимо рассеиваться. Ушел из сердца Ирины Михайловны страх, с печально разочарованными лицами удалились в сторону павильона забывшие про бритье молодые люди, побрел в глубь переулка мальчик с заносчиво оборачивающейся в сторону Манечки собачонкой.

И только в машине Ирина Михайловна заметила, что Манечка с полными слез глазами поддерживает одну руку другой.

— Что с тобой?

Манечка выставила ей локоть, так, чтобы не видел Говоров, прошевелила губами:

— Вот…

— Что это? — тоже одними губами, одними глазами спросила Ирина Михайловна, увидев чуть пониже Манечкиного локотка кроваво-синюю сливу.

Манечка снова, будто какую-то собственность, прикрыла руку ладошкой, пытаясь диким вращением глаз убедить Ирину Михайловну, чтобы ничего не знал Говоров. Но даже если бы он, оберегаясь в потоке машин, не прибегнул к смотровому зеркальцу, ему и тогда, по мгновенно выстроенной логике, все стало бы ясно.

— Тебя укусила собака?

Притормаживая, лавируя средь обгоняющих его машин, Говоров начал прибиваться к тротуару, пока не остановился впритирку к каменному бордюру. Он видел, как побледнела, зажмурив глаза, Ирина Михайловна, повернулся к скукожившейся, испуганно вперившейся в него Манечке.

— Ну, отвечай же!

Манечка молчала, стиснув зубы. На минуту Говорову сделалось легко, почти весело.

— Дача отпадает… Мы теперь же едем в поликлинику, где тебе будут делать уколы против бешенства. Двадцать четыре вот таких… — он широко развел два пальца, — …укола. В живот! — Почему-то ему доставило особое удовольствие несколько раз повторить это «в живот!» при виде скрючившейся, заслонившейся, как от шприца, Манечки.

— Нет! — вскричала Манечка. — Нет!

Позже выяснится: больше всего на свете Манечка боится хирургической иглы.

Неожиданно близко он услышал голос Ирины Михайловны:

— Что ты говоришь? Какие уколы? Какое бешенство?

Позже Говоров со стыдом вспоминал, как, подхлестнутый прострельными Манечкиными взвизгами «Нет! Нет! Нет!», он, давясь от смеха и строя на лице зверские гримасы, пытался показать Ирине Михайловне, к а к о е  бешенство угрожает Манечке, чем вызвал испуганную — не к «бешенству» Манечки, а к его, Говорова, состоянию, реакцию Ирины Михайловны и вспышку неподдельного интереса в глазах самой Манечки, будто он решил ее посмешить своими «рожами».

Он что-то еще кричал, что-то такое о снятии с себя «всякой ответственности», пока его не отрезвила ясная как божий день мысль: в самом деле, какова же его ответственность? Неужели он должен прибавлять страданий этому, уже успевшему так много натерпеться человечку? Или этой женщине, в отличие от него смогшей взять на себя  о т в е т с т в е н н о с т ь?

Что-то гораздо большее, чем обыденная историйка огромного города, заполнило его, когда он почувствовал осторожное прикосновение к своей руке пальцев Ирины Михайловны. Он не подозревал, что притаившаяся позади него, подмигивающая Ирине Михайловне в знак победы над ним кикимора будет не раз размыкать в нем полюса страстей, подводя его к постижению каких-то совсем будто бы ясных истин.

Пока собирались на дачу, Манечка попросилась погулять во дворе с Мухамедом, и непременно в новых колготках. Как ни объясняли ей, что колготки не по сезону, на улице все горело от жары, Манечка непреклонно стояла на своем: было ясно, что голубые колготки каким-то образом связывались ею с впечатлительным Мухамедом. Да ведь и предстояла долгая разлука двух юных сердец. Смирились, отпустили…

Когда вышли во двор, нагруженные сумками и узлами, увидели Манечку там же, у качелей. Но что-то чрезвычайно странное, едва ли не фантастическое было в ее позе. Она была словно приклеена спиной к железной изгороди, будто бы и стояла на земле, но свободно разводила и сводила ноги. Мухамед суетился рядом с Манечкой в необыкновенной растерянности.

— Манечка! — окликнула ее Ирина Михайловна с такой интонацией, будто боялась спугнуть.

Жгучее мерцание глаз, в которых даже издали можно было различить бессильную досаду, было ей ответом, ниточка губ пропускала лишь змеиное шипение. Ирина Михайловна кинулась к ней — Манечка горько заплакала.