К. Н. Батюшков под гнетом душевной болезни

Совсем не в таком же почете, как сердце, была у Батюшкова воля. Ни в одном из. сочинений и писем не говорит он о воле как об одной из могущественных сил души. В целом томе прозаических его сочинений всего одно, и то случайное и неясное, упоминание о воле как об одной из душевных способностей. Укоряя мизантропа, Батюшков выразился так: «Пусть приведет он на память и младенчество, и юношество, и зрелый возраст в котором воля и рассудок начинали заглушать голос страстей!» (I, 150) Во всех прочих местах — а таких мест насчитывается в целом томе не более Десятка — воля выступает у Батюшкова только как способность желания, т. е. высказывается в самых несильных ходячих выражениях, каковы: «я хочу», или «против воли твоей» или «против воли его». «Что есть сердце наше? — спросил он однажды, тотчас ответив: — море», — прибавил: «Удержи волнение ветров, v. оно спокойно» (I, 118). Чем же удерживать в «море» сердца волнение всяких «ветров», — чем спасти «чистоту душевную» и «беспорочность», если воли нет?

Вот безутешный вывод: у Батюшкова воли, твердой воли не было, потому что, помимо родительского творчества, некому было возделывать в душе его почву для воли и ее семенами расчетливо, постепенно и последовательно засевать подготовленную почву.

Неясное признание этого недостатка в своей человеческой сущности сказалось не раз в сочинениях и письмах Батюшкова. Вот одно весьма характерное место. Говоря о поэте и поэзии, Батюшков писал: «Я желаю — пускай назовут странным моё желание! — желаю, чтобы поэту предписали особенный образ жизни, пиитическую диэтику, одним словом, чтобы сделали науку из жизни стихотворца. Эта наука была бы для многих едва ли не полезнее всех Аристотелевых правил, по которым научаемся избегать ошибок; но как творить изящное — никогда не научимся! Первое правило сей науки должно быть: живи как пишешь, и пиши как живешь. Talis hominibus fiiit oratio, quails vita.[40]

Иначе все отголоски лиры твоей будут фальшивы» (I, 41).

Может или не может, должен или не должен желать или не делать поэт или не поэт, — каждый человек такого «образа жизни», а для него какой-нибудь такой особенной науки, при которой он научился бы «избегать ошибок», при которой мог бы говорить, делать и «творить» только одно истинно доброе и «изящное» в своей личной, семейной, общественной, народной, государственной или литературной жизни? — Живая наука всего этого есть в Священном писании и в духе и жизни церкви. В состав требований этой живой науки жизни входит одно из самых настойчивых требований, т. е. требование безропотной покорности, даже более: смирения полного, идеального смирения. Этим требованием предполагается, определяется, обуздывается и смиряется воля. Из-за чего же Батюшков желал для поэта, т. е. для себя, особой науки, когда эта всечеловеческая наука вековечно существует в духе и жизни всех лучших сынов своей церкви? Только из-за того, что в самом себе не чувствовалось, а потому и приходилось вне себя тоскливо, безысходно и напрасно искать воли. Не в особой «диэтике» или диететике нуждаются люди, а в способности подчиняться вековечным законам свободы духа: при высочайших дарах ума, сердца, даже совести, но без воли эта свобода всегда окажется недостижимою.

V. Черты миросозерцания Батюшкова в зависимости от его воспитания, учения и образования

От дней Иоанна Крестителя доныне Царство небесное силою берется, и употребляющие усилие восхищают его.

Слово Божие (Мф. 11, 12).

Нет семян, которые бы приноси лучшие плоды, нет семян, которые бы сильнее истребляли жажду светских суетных радостей, как семена страха и любви к Богу.

К. Батюшков (I, 333).